— Зар, ну че ты? Будь мужиком! — аргументирует Ледзор.

Лорд-дроу делает глоток, смотрит в пол, потом медленно качает головой:

— Ну, слушай, а давай.

И вот к утру — казид, морхал и дроу, ещё пропаренные банькой, слегка парящие в воздухе от горячего кваса и решимости, — берут и устраивают засаду прямо у портала в Антарктике. А дальше всё пошло как по маслу: троица разбивает разведгруппу гомункулов из Западной Обители. И вот уже десяток языков — монахи-гомункулы, аккуратно сложенные, дышат, но не вякают.

За теплицей Маша стоит у кустов, спиной почти к аллее. Рядом с ней — Дмитрий Степанович Паскевич. Он говорит что-то вполголоса, с этой своей натянутой улыбкой.

Маша слушает вежливо, как учили, но через кольцо чувствую, что княжна недовольна. Да даже по лицу видно — каждое его слово ей как лимонный сок на свежий порез.

Но меня волнует не только это. Я поднимаю ментальное зрение — и тут всё становится куда интереснее.

На княжиче — личина. Это глубокий, плотный ментальный слой. Обычные телепаты его не раскроют. Так умеют только мастера вроде князя Буревестника или Демона Миража. Или Хомы, моего зверя. Разница только в том, что именно эта личина не для того, чтобы спрятать лицо. Она скрывает то, что внутри. А внутри у него…

Я приглядываюсь. Ну ни фига себе! Паскевич одержим. В княжиче сидит Демон.

Я, разумеется, не подаю виду. Подхожу спокойно, с полуулыбкой.

— Здравствуйте! Позвольте забрать свою невесту, Дмитрий Степанович, — говорю.

— Даня! — Маша с огромнейшим облегчением берет меня под локоть.

Паскевич оборачивается, тоже улыбается.

— О, Данила Степанович… А я как раз беседую с вашей невестой. И пытаюсь уговорить её на танец. Надеюсь, вы не будете против?

Я встречаюсь с ним взглядом. В его глазах — пустота, блеск, вежливость. Что же ты за астральная падла такая? Неужели сам Темный Попутчик? А кладбище — тоже твоих когтей дело?

Улыбаюсь чуть шире.

— Только после меня, княжич. И потом ещё раз — после меня. И тогда, может быть, вы сможете снова задать свой вопрос.

Маша не сдерживает довольной улыбки. Мыслеречь цепляет её внутренний голос: «Так его, Даня!»

В её голове, похоже, наконец всё встало на места — я появился вовремя и отбил её так, как она и мечтала. Просто — пришёл и взял.

А вот Паскевич сегодня прям непробиваемый. Одержимость явно пошла на пользу его манерам. Раньше бы он уже орал, плевался и грозил меня стереть в порошок.

— Конечно, как скажете, — говорит Дмитрий. — Я, между прочим, хотел попросить у вас прощения, Данила Степанович. За то, что был в прошлом груб. Очень груб.

— Неужели, правда, хотите извиниться? — спрашиваю с поддельным интересом. Заливай мне про раскаяние, ага.

— Без вранья, хочу. Вы же тоже можете меня понять. Я был молод и горяч.

— А у вашей бывшей рабыни Крии вы уже попросили прощения?

Паскевич отвечает спокойно:

— Той, что не дожила до дня моего озарения? Боюсь, нет.

Машин мысленный шёпот — короткий, резкий: «Вот же сволочь!» Княжна держится, но внутри пульсирует гнев.

Паскевич вздыхает, делает шаг назад — и вдруг меняет тему:

— Что ж тогда, может, мы выпьем? В честь того, что вы меня простили.

Ну, разумеется, я не прощал и не собираюсь. Но, конечно, это не входит в планы Паскевича. Княжич щёлкает пальцами. И вот тут становится особенно интересно. Он не подзывает ближайшего официанта, первого, кто под рукой. Он выбирает и откуда-то из-за спины выдёргивает девушку —в чёрных бабочке и с остекленевшим взглядом, который я уже видел. Марионетка.

Девушка разливает вино и передает два бокала княжичу. Я принимаю бокал из рук Паскевича. Он улыбается.

— Что ж, — произносит Дмитрий с натянутой вежливостью, — выпьем за мир между нами, Данила Степанович.

Мир, ага. Я не дурак, чтобы пить непроверенной пойло из рук Демона. Подключаю Легион — и в следующую секунду один из некротиков сообщает мне: в вине присутствует чистая некротика. Очень маленькая доза, чтобы никто ничего не заметил. Но она глушит внутренние резервы, ослабляет меридианы. Нестандартная дрянь.

Ну, некротика это не так уж и страшно.

Я делаю равнодушный глоток. Дар Пустотника легко нейтрализует подобное — меня этой гадостью не возьмёшь.

А вот тебя, княжия, пожалуй, возьмёт кое-что другое. Я незаметно, через Ломтика, сливаю в его бокал каплю особого слабительного из запасов Лакомки.

Паскевич бледнеет. Хмурит лоб. Отпивает снова — и замирает. Смотрит на вино, будто оно его предало.

— Что-то странное, — бормочет княжич, больше себе, чем мне.

— Вроде обычное вино, — равнодушно говорю я, сделав ещё один глоток. — Пить можно. Если ты крепкий парень.