Появляются мятежная и безмятежная души

Глава вторая

В которой появляются мятежная и безмятежная души

Петроград. Салон графини Чарской

21–22 февраля 1917 года[1]

Ты к людям нынешним не очень сердцем льни,

Подальше от людей быть лучше в наши дни.

Глаза своей души открой на самых близких,

— Увидишь с ужасом: тебе враги они.

(Омар Хайям)

— Прошьуу тишьина! — как-то особенно противно взвыла мадам Сталь. — Не разрывать рукьи! Это важно есть! Очьень важно!

При этих словах медиум впилась взглядом ярко подведенных глаз на присутствующих на сеансе господ. Её волосы, казалось, наэлектризовались и стали невообразимым взрывом на голове, создав нечто совершенно странное, на женщину не похожее. Видок у мадам Сталь был явно демоническим. А госпожа Примакова утверждала потом, что у оной спиритуалистки даже клыки выросли, ако у упыря, спаси Господи! Тем не менее, никто никаких рук не разжал, все присутствовавшие на сеансе были людьми опытными, ранее в подобных шабашах участвовавшие. Хотя, в таком действе они еще ни разу не оказывались. Именно сейчас в наличие духов можно было поверить, ибо один из них находился прямо тут, в комнате, а еще все почувствовали невольный озноб — в помещении как-то сразу же похолодало. И холод был каким-то неестественным, потусторонним. Впрочем, жути итак хватало, но вот медиум первая взяла себя в руки.

— Кто есть ты, импьератор? Отвьеть мне!

— Не ампиратор я, мадам, совсем не ампиратор. Я дух того, кто этот ритуал создал. Вы, мадам плохо инструкцию читали, так я вам скажу.

— Кто ты есть?

— Я дух Якоба Брюса, сподвижника императора Петра, единственного императора Российской империи. Я Якоб, а вам нужен Пётр.

Голос раздавался откуда-то сверху, скорее всего, из стеклянного шара, который был центром композиции хрустальной люстры, которую никто по настоянию спиритуалистки не включал.

— Дух Якоб Брьус, говорьи, что дьелать, чтобы звать дух импьератор?

— Во-первых, Лукерья, перестань корчить из себя инопланетное существо и говори по-русски, нормально говори, вот!

— С чего бы это? — от неожиданности мадам Сталь выдала фразу безо всякого акцента.

— Во-вторых, поменяй псевдоним.

— Зачем это мне? С какой стати? — медиум от шока явно не отошла.

— Знаешь, есть один человек, которому такой твой псевдоним не понравится. И если он к власти доберется, тебе это тоже не понравится. Да! Господа, из вас кто-то курит? — Неожиданно дух обратился к собравшемуся обществу.

— Да, почитай все курят. — не побоялась вступить в разговор графиня Чарская.

— Так вот, дамы и господа, для продолжения нашего дела прошу всех закурить кто что имеет. Чтобы появился дух императора табачный дым будет хорошей приманкой. Очень Пётр Алексеевич уважал это дело — перекурить трубочку крепкого голландского табаку. Не бойтесь разорвать круг рук — это уже не имеет значения.

— Простите, Якоб, а как вы столь хорошо стали говорить на русском? Вы ведь шотландец? И никакого акцента. — задала вопрос бывшая фрейлина Вдовина, сохранившая хладнокровие и рассудительность.

— У меня было двести лет, чтобы отточить умение говорить на русском. Кроме того, я в совершенстве владею французским, английским, латынью и гэльским. На них тоже говорю без акцента. На древнегреческом всё ещё говорю с акцентом, а вот мог писать — писал бы без него. Сейчас хотел бы овладеть немецким, но как-то недосуг. Слишком много интересного в мире живых происходит. Хочется хоть иногда понаблюдать за ним.

Вдовина и графиня Чарская достали сигареты, которые вставили в модные длинные мундштуки, супруг Вдовин вытащил щегольскую сигару, судя по толщине — Гавану, Елисеев с отстраненным видом принялся набивать небольшую трубку-носогрейку, Примакова вытащила стильную пахинтоску[2], а мадам Сталь, неожиданно оказавшаяся Лукерьей, достала модную сигариллу[3]. Через минуту зал стал окутываться клубами табачного дыма.

— Дамы и господа! Отлично! Это то, что нужно! — Голос Якоба Брюса звучал с торжествующим энтузиазмом. — Не представляю, чтобы я делал, если бы вы все оказались из общества противников курения.

— А что, такие люди есть? — спросила графиня?

— А что, есть такое общество? — поинтересовалась Вдовина.

— Всё есть, было и будет! — нагнал туману дух Петровского сподвижника. — Но мне пора, слишком долго я пребываю в этом плане бытия, Луша! Теперь внимательно прочитай текст задом наперед, не бойся, но и не ошибайся. И ежели чёрная свеча погаснет — сие означает, что дух Петра Алексеевича с вами. И свет не зажигайте ни в коем случае! Может быть худо!

Неожиданно в комнате потеплело, даже как-то стало жарко.

— Дамы и господа! Приступьи… Тьфу ты, приступим! — торжественно произнесла Лукерья Сталь. Она достала бумажку с текстом и, стараясь не запнуться начала произносить какую-то очередную абракадабру.

— Siriaht!!![4] — сначала, ну и далее по тексту.

Мгновенно в комнате потемнело: погасла единственно горевшая чёрная свеча. И тут же потянуло таким замогильным холодом, что пробрало даже толстокожего Елисеева. И тут раздался хохот, такой мерзкий, пробирающий до костей, что руки участников сеанса невольно разжались. Но если бы всё закончилось только хохотом, так это было бы за счастье! Но нет, громко хлопнула дверь, затем окно! Графиня могла поклясться, что все окна в доме были плотно закрыты, но тут самое большое, завешанное шторой, чтобы свет луны и звёзд не проникал в комнату и не помешали сеансу, совершенно внезапно лопнуло, а вот гостей и хозяйку салона от осколков спасла та самая пресловутая чёрная штора. Мгновение — и морозный ветер ворвался в салон, вымораживая по дороге всю решимость гостей, которая переросла в панику, когда стол стал подниматься над полом, чтобы через мгновение рухнуть, а посуда из буфета пронеслась в сантиметровой близости от головы мадам Сталь. Лукерья взвизгнула: