Повторим вновь: события различных произведений Булгакова будто происходят в одном и том же пространстве и времени, персонажи знакомы друг с другом. Так в поэтике писателя в подобных связующих автоцитатах демонстрируется цельность мира, в котором существуют булгаковские герои.

И в «Дьяволиаде», и в «Роковых яйцах» центральные герои гибнут, оказываясь слабее враждебных им событий. И лишь в третьей повести, в «Собачьем сердце», герой становится способен совладать с чудовищным порождением собственной деятельности.

В «Дьяволиаде» герой слаб, задавлен обстоятельствами, которые приводят его к безумию и отчаянному концу. В «Роковых яйцах» центральный герой уже позволяет себе «не замечать» внешних перемен, продолжая работу в направлении, избираемом им самим, — но побеждается «Рокком с бумагой». В «Собачьем сердце» профессор Преображенский оказывается счастливее (и могущественнее) своего коллеги из «Роковых яиц», и даже прямой донос, вновь бумажная нечисть, оказывается бессилен перед ним.

Творческая история повести в общих чертах известна. В машинописи стоит авторская датировка: «январь-март 1925 года». «Уже 14 февраля сотрудник „Недр“ Б. Л. Леонтьев посылает Булгакову открытку, сообщая, что Н. С. Ангарский просит его прийти „в воскресенье 15 февраля в 7 час. вечера на литературное чтение. Просьба принести с собой рукопись „Собачье сердце“ и читать ее“» [466] .

Через несколько дней Б. Леонтьев отправляет Булгакову новую открытку: «Дорогой М. А. Торопитесь, спешите изо всех сил предоставить нам Вашу повесть „Собачье сердце“. Н. С. может уехать за границу недели через 2–3, и мы не успеем протащить вещь через Главлит. А без него дело едва ли пройдет».

7 марта Булгаков читает первую часть «Собачьего сердца» на «Никитинском субботнике». 21 марта — там же прочтена вторая часть повести. «Здесь прозвучали весьма важные слова одного из слушателей, М. Я. Шнейдера: „Это первое литературное произведение, которое осмеливается быть самим собой. Пришло время реализации отношения к происшедшему“. Отметив „совершенно чистый и четкий русский язык“, выступавший говорил о „силе автора“, который „выше своего задания“» [467] .

8 апреля Вересаев пишет Волошину: «Очень мне приятно было прочесть Ваш отзыв о М. Булгакове… юмористич<еские> его вещи — перлы, обещающие из него художника первого ранга. Но цензура режет его беспощадно. Недавно зарезала чудесную вещь „Собачье сердце“, и он совсем падает духом» [468] .

Ангарский в письме к Вересаеву 20 апреля сетует: «…сатирические рассказы (Булгакова. — В. Г.) хороши, но проводить их сквозь цензуру очень трудно. Я не уверен, что его новый рассказ „Собачье сердце“ пройдет. Вообще с литературой плохо. Цензура не усваивает линию партии» [469] .

По всей видимости, Ангарский, говоря о «линии партии», имеет в виду ту точку зрения на художественное творчество, которая высказывалась, в частности, А. В. Луначарским, писавшим в 1924 году, что государство «должно воздерживаться от того, чтобы путем государственного покровительства приучать художников к неискренности, натасканной революционности или подчеркивать значение художественно третьестепенных, но, так сказать, революционно-благонамеренных авторов и произведений. <…> Равным образом, государство должно совершенно воздерживаться от каких бы то ни было политических давлений на писателей нейтральных, не воздвигать на них и тени гонения за то, что они не мыслят и не чувствуют по-коммунистически. <…> Величайшая нейтральность в этом отношении» [470] .

2 мая Булгаков получает письмо от Б. Леонтьева, сообщающего, что «рукопись цензура еще задерживает». 21 мая автор «Собачьего сердца» читает письмо, по определению Чудаковой, «уже вполне безнадежное», где Леонтьев пишет: «Дорогой Михаил Афанасьевич, посылаю Вам „Записки на манжетах“ и „Собачье сердце“. Делайте с ними, что хотите. Сарычев в Главлите заявил, что „Собачье сердце“ чистить уже не стоит. „Вещь в целом недопустима“ или что-то в этом роде» [471] .

Судя по дальнейшему поведению Ангарского, повесть ему очень понравилась, ее печатание в альманахе «Недра» представлялось ему крайне желательным, и он продолжает хлопоты. И вскоре Леонтьев вновь пишет Булгакову: «Дорогой и уважаемый Михаил Афанасьевич, Николай Семенович прислал мне письмо, в котором просит Вас сделать следующее. Экземпляр, выправленный, „Собачьего сердца“ отправить немедленно Л. Б. Каменеву в Боржом. На отдыхе он прочтет. <…> Нужно при этом послать сопроводительное письмо — авторское, слезное, с объяснением всех мытарств…» [472]

В середине июня Булгаков уезжает в Коктебель по приглашению М. Волошина, захватив рукопись не пропущенной цензурой повести с собой, и уже 16 июня читает ее всем обитателям дома. Пианистка М. Пазухина, отдыхавшая в Коктебеле вместе с Булгаковым, пишет домой: «Третьего дня один писатель читал свою прекрасную вещь про собаку» [473] .

И, наконец, в конце лета либо осенью попытки опубликования «Собачьего сердца» завершаются окончательной неудачей. В конце лета надежда еще есть, судя по письму Леонтьева: «Прошу вас как можно скорее прислать нам рукопись „Собачье сердце“. Протащим. Но только скорее». Но уже 11 сентября 1925 года Леонтьев сообщает автору: «Повесть Ваша „Собачье сердце“ возвращена нам Л. Б. Каменевым. По просьбе Николая Семеновича он ее прочел и высказал свое мнение: „это острый памфлет на современность, печатать ни в коем случае нельзя“». В письме Леонтьев упрекает Булгакова за то, что тот отправил для чтения Каменеву неправленый экземпляр текста (то есть — без конъюнктурной правки, смягчающей целый ряд мест). «Конечно, нельзя придавать большого значения двум-трем наиболее острым страницам; они едва ли могли что-нибудь изменить в мнении такого человека, как Каменев. И все же, нам кажется, Ваше нежелание дать ранее исправленный текст сыграло здесь печальную роль» [474] .