Поцелуй. Голодный, ищущий, обреченный… Словно он тоже пытался нащупать контроль, но не смог и сдался, с честью приняв поражение. Руки… Ни черта не ласковые. И не то чтобы даже умелые. А-ну, попробуй продемонстрировать класс, когда тебя самого так плющит, что тело начинает жить своей, отдельной от разума жизнью. Но ведь именно эти эмоции по итогу дают гораздо, гораздо, мать его, больше.

— М-м-м…

Наум изворачивается, чтобы захлопнуть за нами дверь. Толкает меня к стене. Обхватывает шею мозолистой лапищей и, чуть сдавив, хрипло интересуется:

— Была с ним сейчас?

— Ты совсем дурак?

— Может быть.

Сомнительный диалог, перед тем как продолжить. Но уж как есть. Зло сощурившись, с силой наступаю ему на ногу и тут же притягиваю к себе. Обхватываю лохматую голову руками. Кажется, его рубашка улетает прочь сразу вслед за топом моей пижамы. Туда же отправляются и мои шаровары. А вот брюки Наумова мы даже не утруждаемся снять. Так, приспускаем к коленям. И вот он уже во мне. Наверное, это жесть как неудобно, и у меня будет болеть каждая косточка в теле, но… Сейчас мне плевать, даже если это меня убьет, что весьма вероятно, учитывая размеры орудующей во мне дубины. Мамочки! Шиплю, впуская его в себя.

— Нау-у-ум.

Он ловит мои губы, целует. Скулы, щеки, ухо… Куда ни попадя. И толкается, толкается, толкается… Боже, мы же закрыли дверь?

— А-а-а-а!

Градус возбуждения серьезно повышают наши животные стоны, хрипы и пошлые звуки соития. Мы берем каждый свое, ничуть не заботясь об удовольствии партнера, но каким-то мистическим образом именно эти эгоизм и жадность добавляют происходящему небывалой остроты. Финаля, Наум наваливается на меня всей своей стокилограммовой тушей. И принимается с такой силой меня драть, что моя голова, болтаясь, как у марионетки, ритмично бьется о стену. Зачем-то Наум обхватывает мой многострадальный затылок ладонью. Зачем-то? Нет, чтобы уберечь… Эта неожиданная забота обваривает изнутри кипятком…

— А-а-а-а! — кричу я, спрятав лицо в местечке, где бычья шея Наумова уходит в основание трапеции.

— Да, вот так. М-м-м…

— Ты кончаешь в меня! — в полном шоке шепчу я, когда возвращается голос.

— Ага, — осоловело моргает Наум. — Похоже на то.

— Если что — я на таблетках, — вздыхаю, ставя перед Наумовым тарелку пельменей. После секса (кому сказать!) в коридоре… прошло всего полчаса. Я приняла душ, а Наум… Не знаю, он, наверное, просто обмыл свое побывавшее во мне хозяйство. По крайней мере, из ванной мой свежеиспеченный любовник вернулся еще до того, как на плите закипела вода.

— Ясно.

— И все? — натурально офигеваю я. — Ясно тебе? Ты всегда такой безответственный?

Нет, я тоже хороша — с этим никто не спорит. Но на посыпание собственной головы пеплом у меня будет еще предостаточно времени, а вот Наумов… Наумов скоро уйдет — не зря же он уже второй раз косится на циферблат дорогущих часов. Я невольно тоже залипаю на них, вспомнив, как титановый браслет холодил кожу на горле. Господи… Вот это да! Я ведь до сих пор будто гуттаперчевая — так меня размазал наш секс.

— Ты сама-то в это веришь?

Ну-у-у… Оседаю на стул напротив, терзая зубами губу. Наверное, все-таки нет. Но тогда случившееся для него — не меньший шок. А значит, я для него… особенная? Ах-ха. Юль, ты как скажешь! Сделай что-нибудь со своей разбушевавшейся фантазией. Как-нибудь ее обуздай, чтобы не разочароваться впоследствии.

— Ешь. А то остынет.

— Сама лепила? — интересуется Наумов, отправив в рот пельмешек.

— Ага. И сметану взбивала, — ерничаю. — Конечно, нет. У меня дел по горло, когда мне готовить?

— Да, как-то я упустил из виду, что имею дело с бизнесвумен.

— Чего это тебя, кстати, потянуло на экзотику? — интересуюсь, и себе набрасываясь на еду. Интересно, чего это он пялится? Я что, заелась? Хватаюсь за салфетку. Еще и улыбочка эта…

— Нравишься ты мне, Юлия Владиславовна.

— А-а-а. Ну, это хорошо. Наверное… — добавляю, подумав.

— У тебя есть сомнения?

— Еще какие. Час назад я не знала, как продолжать вести бизнес с твоей дочерью. А теперь — что делать с вами обоими.

— Это все, что тебя заботит? — с неприкрытым весельем в голосе интересуется Наумов. Заражаясь его хорошим настроением, с улыбкой развожу руками:

— Ну, то, что я не залечу, мы уже выяснили, — и снова берусь за вилку.

— А ты что, совсем бы не хотела?

Я даже пельменем давлюсь от такого вопроса. Закашливаюсь, из глаз брызжут слезы.

— Чего не хотела бы? Залететь?

— А почему нет? Ты молодая. Тридцать шесть только будет.

— Наум Наумыч, дети должны рождаться в любви. Плодиться только потому, что не хватило ума подумать о собственной защите — удел недалеких дур. К счастью, я себя отношу к несколько иной категории. А вы как дошли до такой жизни? — играю бровями.