Император Петр Первый, ездивший, как известно, по всяким пустырям и темным лесам Русского царства, один раз наехал на монастырь, который был в стороне от большой дороги, в лесу, и был, как следовало монастырю, обнесен стеной или забором. Над воротами этого монастыря была надпись: «Беспечальный монастырь». Петр Первый прочитал такую надпись и удивился: «Что это значит: беспечальный монастырь? Видно, монахи живут тут и ничего не делают, и от того не знают никакой печали — беспечальны. Дай, — говорит, — задам я им печаль!»

Призвал к себе игумена этого монастыря и велел ему тотчас же решить следующие три задачи.

Первая задача: чего стоит он — Петр Первый?

Вторая задача: много ли на небе звезд?

Третья задача: о чем теперь он, Петр Первый, думает?

Игумен пошел в свой монастырь, а Петр Первый остался на коне ждать его.

Придя в монастырь, игумен тотчас же собрал на совет всю братию, чтобы общими силами решить эти задачи. Думали, думали — ничего не могли выдумать; потому что монахи беспечального монастыря давно отвыкли от всякой думы. А не решить задач — боялись Петра Первого. Весь беспечальный монастырь вдруг опечалился, и все монахи не рады были и своей жизни. А Петр Великий сидит на коне и ждет игумена с ответами.

На ту пору в монастыре был один мельник, который, когда услышал об этом горе монастырском и узнал, в чем дело, пришел к игумену и говорит: «Давай мне скорее твое платье, я оденусь игуменом и дам ответ на все задачи, а ты надень мое платье, чтобы Петр Первый не узнал тебя». Игумен с радостью согласился на это и отдал мельнику свое платье, а сам нарядился мельником.

Мельник, надевши на себя игуменскую рясу, наложивши на голову клобук, а в руки взявши монашеские четки — все, как следует игумену, явился перед Петром Первым.

«Что, отец святой, выдумался ли?» — «Выдумался», — говорит мельник. «Ну, отвечай же: дорог ли я?» — «Христос, Царь Небесный, продан был затридесять сребреников, а ты земной царь, конечно, можешь быть продан подешевле», — сказал мельник. «Много ли на небе звезд?» — «Я считал и насчитал тридцать три тысячи триллиона триллионов и сто девяносто одну звезду. Если не веришь мне, царь, то пересчитай сам», — сказал мельник, вынул из пазухи и подал Петру Первому лист бумаги, в котором было множество точек, которые означали звезды, будто бы сосчитанные. «О чем я теперь думаю?» — «Ты думаешь, что с тобой говорит игумен, а меж тем перед тобой стоит мельник, только в игуменском платье». И мельник рассказал Петру Первому всю историю с игуменом.

Этим мельник так полюбился Петру Первому, что он сделал мельника игуменом того монастыря, а игумену велел быть мельником.

С тех пор не стало беспечального монастыря [92] .

В сентябре 1709 года король прусский [Фридрих I] имел свидание с царем московским Петром Великим; оно произошло в Мариенвердере, и близкое соседство соблазнило меня туда отправиться, во-первых, чтобы повидаться с моим дорогим повелителем, а во-вторых, чтобы постараться доставить свободу моему двоюродному брату, графу Д. С., который, желая оказать услугу королю Станиславу {197} , имел несчастие попасться в руки московитов. Когда я приехал, все сидели за столом, и король, заметив меня, раздвинул толпу, которая в тот день была весьма многочисленна, приказал мне приблизиться, обласкал и представил меня царю. Тут я воспользовался временем и в полголоса все рассказал королю, умоляя его вступиться за моего родственника; этот великодушный государь с полною охотой согласился на мою просьбу и получил обещание, что мой родственник будет вскоре освобожден. Я хотел броситься к ногам царя и благодарить его; но он вежливо заметил мне, что я должен благодарить не его, а его брата Фридриха, без ходатайства которого мой двоюродный брат не так-то скоро возвратился бы в Пруссию. Затем царь прибавил, что не худо будет с моей стороны, если я дружески посоветую моему родственнику впредь не мешаться в подобные дела, чтобы с ним не приключилось чего хуже, если он снова попадется в его руки. «Государь, — отвечал я, — если он вновь попадется к вам, то прошу наше величество приказать его высечь кнутом». Так как государь не совсем хорошо расслышал, что я ему сказал, то велел повторить и, узнав в чем дело, возразил, что это уж слишком сильно сказано, так как наказание кнутом — самое суровое, строже которого только смертная казнь…

На Мариенвердерском свидании только и делали, что пировали и опоражнивали бутылки венгерского; по крайней мере мне неизвестно, чтобы при этом велись какие-либо переговоры или были заключены какие условия. Правда, заходила речь о проекте союза; но вице-канцлер Шафиров, который должен был о том договориться с графом Вартенбергом, оказался до того притязателен и держал себя так гордо и неприступно, что не было никакой возможности ни до чего договориться, и этот союзный договор заключен лишь спустя несколько лет в Берлине. Но взамен того оба монарха оказывали друг другу всяческие любезности, и едва ли они обменивались шестью словами без сердечных лобызаний. Царь подарил королю свою шпагу, которая на нем была во время Полтавского боя, шпагу ничем не замечательную, разве только тем, что ее имел при себе храбрый государь; к тому же она была до того массивна, что я постоянно боялся за моего доброго короля, как бы он не упал с нею; впрочем, он все время, пока был в Мариенвердере, носил ее, чтобы сделать тем удовольствие своему другу, который ничего не потерял от промена, так как король сделал ему и всему его двору значительные подарки…

Из всех пиров, данных в Мариенвердере, самый великолепный был у князя Меншикова, где жестоко пили и откуда король удалился рано. Что бы там ни говорили, а покойный царь Петр отлично умел сдерживать себя, когда того хотел, и даже когда был разгорячен от питья, и вот тому пример: это случилось именно на этом пиру. Рённе{198}, генерал, состоявший на службе у этого государя и который по приказанию Меншикова принимал всех гостей, в этот день выпил более обыкновенного и вдруг начал жаловаться на свою судьбу и заявлять довольно гласно, что считает себя недостаточно награжденным. Государь, желая разом прекратить эти бесконечные жалобы, потрепав его по плечу, сказал мягким и важным тоном: «Друг мой, Рённе, не знаю имеешь ли ты повод жаловаться, но знаю только то, что не будь ты в моей службе, тебе бы еще далеко было до генеральского чина, которым ты величаешься». Эти слова мне понравились и успокоили меня; ибо, судя по тому, как мне описывали нрав Петра Алексеевича, я ожидал, что этого генерала постигнет что-нибудь ужасное.

В 1716 году нас посетил в Никиобинге (на острове Фальстере) русский царь Петр Великий. Он в полночь пристал милях в двух от Gjedesbye [94] ; с ним были князь Меншиков и несколько других русских вельмож и генералов в двух или трех открытых лодках. Все они сейчас же вскочили на рабочих деревенских лошадей, пасшихся на свободе в полях, и приехали в деревню, где остановились у трактирщика, бывшего также и деревенским судьей. Царь выгнал его с женой из постели и кинулся в нее, еще теплую, сам, в сапогах.