— Тебя не засекли?

— Обижаешь, бледнолицый брат мой, я тень, мотылек, облачко.

— Ты тучка, а вовсе не медведь, я понял. Медведю звонил?

— Уже. Он заберет тебя на Крестьянской, против Али-Бабы. На «Акценте» в одиннадцать. Ваш холодноголовый друг все подготовил.

«Жаркое из трупиков», подумал Данил, «ну почему не оранжевые девицы из дальнего космоса, или хоть кенгурушки смешные из параллельного мира, почему снова покойники, или раз уж сами вурдалаки, распишитесь?»

Небеса, конечно, не ответили. Ему ли жаловаться.

«Акцент» благородного мышиного цвета подобрал его точно в срок. «Точность — вежливость головореза», подумал Данил, усаживаясь. Ольгер, в самой затрапезной из своей джинсы, вырулил на улицу Шевченко, добавил газ.

— Привет от Даши, — сказал Данил.

— И ей привет от Сайхи. Мы с ирокезом за ночь перекопали сети, он меня своим Кроули достал уже до печени.

— Так сильно заузило? — сам Данил слегка устыдился, он-то провел ночь с подругой. Ну, они куда больше знают, им и карты… — сказал он внутреннему голосу.

— Сэкка не отзываются. Мы хотели поговорить. То ли не слышат, слиняли куда-то. Открой бардачок.

Данил повиновался. За потертой дверцей дешевого серого пластика увидел отделанный вишневым бархатом отсек, где в удобном зажиме лежал тупоносый синеватый «Зиг-Зауэр». И пара яйцевидных зеленых гранат в углублениях, словно для дорогих фруктов.

— Ага, — сказал Данил, — вот прямо так?

— Откуда я знаю теперь, как, — отозвался викинг в бороду, — тебе тоже надо будет. Я добуду, документы Майя сделает, уже на мази. Будешь замохраной ОО Иглобрюх. Или Катран, банальнее названия не придумаю.

— ОО как два нуля, — сказал Данил и закрыл бардачок. — Может, для Даши чего посерьезнее тазера?

— Посмотрим. Кажется, дождь собирается, как раз под настроение. Как и положено, все гадости случаются пока ползет троллев совейн. Самайн, не делай лицо недоуменного барана. Вон наши ворота.

«Погода шепчет — налей да выпей», вспомнил Данил присловье покойной бабушки. Но не сейчас.

Они вкатили на территорию горбольницы, шлагбаум вскинулся сразу, видно, их номера отметили кто надо.

Морг размещался отдельно, одноэтажное здание унылого силикатного кирпича, ничем не примечательное, кроме стоящей во фрунт у невысокого крыльца пунцовой крышки гроба. Ну, это к нам не относится, подумал Данил, из этого кокона мы уже вылупились. А если вдуматься, глупо.

Труп вещь бессмысленная. Покойного в нем, в сущности, уже нет. Толку никакого. Портит воздух и дамские нервы. Уложите в коробку из копеечного вторичного гофрокартона, да свезите в крематорий. В печку его.

Рюшки, кисти, финтифлюшки какие-то… не домовина: пряник с тухлой начинкой. Тудыть их в качель, этих похоронщиков. Чистые гиены глазета.

Данил не ожидал увидеть Заревого в зеленоватом халате и шапочке, да с маской на лице. Не сразу и узнал. Тот изобразил на секунду дружеские объятия, но руки в зеленой одноразовой перчатке не подал.

— Прошу за мной. Они отдельно.

— Лично вскрывал, некрофил? — спросил вежливый Оле.

— Да куда там, в лаптях по паркету. Пару раз разделывать по Шору приходилось, и то на подхвате. Лучшие кого смогли найти эксперты, из Краснодара везли. Хотя и местные тут вполне.

Они прошли пару помещений, чекист (не без злорадства Данил решил так его мысленно звать) открыл толстую герметичную дверь, оттуда пыхнуло холодом и острой формалиново-гнилостной вонью.

«Дашка, я не знаю, за что ты мне дана, но ты героиня, выдержать все это ради меня, охламона».

В коридоре, освещенном световыми трубками и выкрашенном характерным туберкулезно-зеленым оттенком, Данил успел заметить плакаты, делавшие честь вкусу оформителя: схемы вскрытия по Вирхову и Шору и рисунки, ладно еще черно-белые, с портретами самоубийц. Кривошеие удавленники и опухшие утопленники, похожие на мешки с глазами, привлекала внимание пустота с шеей и размозженным подбородком над подписью «выстрел в голову из охотничьего ружья 12 калибра». Все это острые неживые глаза Данила окинули мгновенно.

Дверь, обитая жестью в облезлой серой краске, с табличкой «Секционный зал № 4». Вадим позвякал ключами и открыл. Свой человек у мертвецов, ага.

Данил подумал, как хорошо — он не помнит собственного времени в таком месте. Курган совсем иное, там была вера в иную жизнь, жестокая, грубая, но истовая. Не формализм формалина.

Большая комната без окон, голубой кафель на стенах, голый бурый пол, те же газосветные трубки у беленого потолка, и с жестяным прозекторским столом посередине — пустым. В противоположной стене двустворчатая серая дверь, почему-то с круглым окошечком-глазком. «Они страхуются, не оживут ли?»