— Ты уходишь, малыш, — сказал папа, и в каждом его слове была властность. Он был человеком немногословным. Он был краток и ожидал, что его приказам будут подчиняться. Все внутри меня кричало, чтобы сказать ему, куда, черт возьми, идти. Его жесткий тон разжигал пламя внутри меня. Я пытался. Я действительно старался сохранять спокойствие. Но я терял это. Как бомба замедленного действия, я чувствовал, что вот-вот взорвусь.

— Сил, нам нужно что-нибудь попробовать, — сказала мама с тонкой мольбой в сломанном голосе. Однажды расстроенная мама сломала меня. Сейчас? Ничего. «Мы говорили с вашим новым терапевтом. Вы окончили среднюю школу в прошлом году. Вы отказались поступить в колледж. Эта поездка может вам помочь. Вернуть вам какую-то цель. Теперь ты просто существуешь. Ни работы, ни направления, ни школы, ни хоккея. Мы разговаривали с тренером Гарварда. Он постоянно тебя проверяет. Он все еще хочет тебя. Он хочет, чтобы ты был в списке на следующий год. Вы можете сделать это. Ты все еще можешь идти…

«Мне плевать на колледж!» Я закричал, прерывая то, что она собиралась сказать. Когда-то я заботился о колледже. Это было все, о чем я думал. Все, о чем я мечтал . Чтобы я мог присоединиться к нему , чтобы мы могли играть бок о бок, как мы всегда планировали…

Мой взгляд невольно упал на массу фотографий на стене над родителями, сидящими на диване. Кадр за кадром, где мы с ним на протяжении многих лет. Играем на стадионах, обнимаем друг друга, улыбаемся на лицах и клюшками в руках, у меня на груди написано «Сборная США». Я даже не знала, как больше улыбаться. Мне казалось странным, что мои лицевые мышцы функционируют таким образом. Я отвела взгляд от этих фотографий — теперь это чертов храм того, что могло бы быть. Я даже не мог смотреть на них. Все они были ложью. Рассказал историю из вымышленной жизни.

Ничего в те дни не было реальным.

— Я не пойду, — сказал я с мрачным предупреждением в голосе. Но мой отец остался невозмутим. Он поднялся на ноги. Когда-то его широкое и высокое телосложение возвышалось надо мной, но теперь мой рост шесть футов четыре дюйма поставил меня на три дюйма выше него, мои широкие плечи и спортивное тело соответствовали его силе и мощи. "Больной никогда не прощу тебя за это, — сплюнула я, тихие крики моей мамы на заднем плане рикошетили от постоянного щита, который я держал вокруг себя. Казалось, ничто не проникло в эти дни.

Папа сунул руки в карманы. «Тогда мне придется с этим жить, малыш».

Я знал, что его решение не изменится.

Я завибрировал на месте, обжигающий жар пронзил меня, словно я был сделан из лавы. Не взглянув на маму, я побежала к двери, хлопнув ее на выходе из дома. Я бросился в свой джип. Мое дыхание превратилось в белый туман, когда оно встретило ледяной холод. На окрестных полях лежал глубокий снег, и мои ботинки промокли насквозь, пока я шел от дома до подъездной дороги. Зима крепко держала Новую Англию в сжатом кулаке.

Я положил руки на руль, сжимая кожу. Как и каждый раз, когда я садился за руль, мне в голову врезалась та ночь. У меня дрожали руки, просто сидя в джипе. Мое дыхание стало затрудненным, и я почувствовал слабость, такую чертовскую слабость от того, как воспоминания сбили меня с ног, от того, как простое сидение в машине могло меня разрушить, что я отдался гневу внутри. Я позволила ему затопить мое тело, горячее и мертвенно-бледное, пока я не затряслась от него. Мышцы в груди так напряглись, что заболели. Я стиснул зубы, позволяя горячему огню внутри меня выжечь любые следы того, кем я был раньше. Я позволял ему строиться и строиться, от пальцев ног до головы, пока это не стало всем, из чего я был сделан. Тогда я позволил этому взять верх. Я передал поводья и с ревом помчался в ночь, полный ярости, которая пыталась вырваться наружу. Я ударил руками по рулю, выбил ногу, пока ступня не столкнулась со стереосистемой, выбивая ее из приборной панели, пока она не повисла, подвешенная передо мной.

Когда мой голос стал хриплым и у меня перехватило дыхание, я остался напряженным на сиденье и посмотрел на белый деревенский дом в фермерском стиле, который когда-то был моим убежищем. Теперь я ненавидел это место. Мой взгляд скользнул к верхнему правому окну, и кусочек боли сумел проскользнуть сквозь него, пронзив мое сердце. — Нет, — прошипела я и отвела взгляд от спальни. Не сейчас . Сейчас я не впускал эту боль.

Я пытался переместить машину. Но на мгновение меня парализовало. Пойманный в чистилище, куда меня загнали год назад. Когда все перевернулось десять центов, и маска-формочка, скрывавшая нашу идиллическую семейную жизнь, была решительно сорвана…

Я закрыл глаза и позволил огню взять верх. Вставив ключ в зажигание, я открыл глаза и выехал с подъездной дороги, шины пытались найти опору на черном льду, покрывавшем нашу грунтовую подъездную дорогу. Я почувствовал запах гари резины, когда выжал педаль газа на максимум. Страх водить машину присутствовал, как субфебрильная лихорадка, которая вот-вот поднимется. Но я сдержался. Просто позволяю себе сжечь и выпотрошить любую эмоцию, которая пыталась пробиться наружу.

Так должно было быть. Я не мог опуститься обратно в то место, где все было пусто и ненужно, в провал, из которого невозможно выбраться. Вместо этого я погрузился в эту внутреннюю ярость, которая теперь контролировала меня. Я отдался ненависти — к миру, к людям, ко всему, что могло раскрыть то, что я спрятал глубоко.

Но в основном я сосредоточился на ненависти к нему . Ненависть и ярость, которые я испытывал по отношению к нему, были ревущим костром, залитым бензином.

Я моргнул, возвращаясь в себя. Я ехал без направления, без мысли, потерявшись в своей голове, и обнаружил, что приближаюсь к единственному месту, от которого старался держаться подальше.

Нам нужно что-то попробовать…

Слова моей мамы крутились в моем мозгу. Нет, они хотели, чтобы я ушел. Они хотели избавиться от сына, который вызывал у них раздор. Мне! Никаких разговоров о другом сыне. Но я, тот, кто остался. Тот, который он оставил позади. Тот, о ком он даже не заботился, когда сделал то, что сделал…