«Друг познается в беде». Слышали такое изречение? Ну конечно, слышали. А кто выразил эту мысль первым? Имейте в виду – Квинт Энний, в трагедии «Гекуба». Увы, «Гекуба» тоже канула в бездну времен, и мы знаем этот афоризм – «Амикус цертус ин ре инцерта цернитур» (Amicus certus in re incerta cernitur) – красиво звучит! очень поэтично! – в передаче его Цицероном.

Нут – это горох. А точнее, турецкий горох. Или бараний горох. Или шиш. Или пузырник. В общем, растение семейства бобовых. Те, кто любит хумус, хорошо его знают, потому что в основе хумуса – именно нут.

«Па-а-азвольте! – вскричит иной взбешенный читатель. – Сколько можно отвлекаться от текста! И при чем тут турецкий горох, а тем более хумус?!!»

Сейчас объясню. Нут известен не только нам, и популярен он не только на Ближнем Востоке. В Древнем Риме блюда из нута тоже любили. А на латыни нут – «кикер» или «цицер» (cicer). Имя, произведенное от этого гороха, звучит как «Цицеро», в русской традиции – Цицерон.

Да-да, Цицерон в переводе на русский язык – это Горохов или даже просто Горох. Ничего обидного в этом, конечно, нет. Знаменитый древнеримский политик, философ и оратор Марк Туллий Цицерон носил совсем «не философскую» фамилию и горя не знал. Древнегреческий философ и историк Плутарх (вот у него фамилия действительно возвышенная, даже «олигархическая», ее можно перевести как «главный над богатствами» или даже «главнобогатствующий»: плутос, «богатство» + архон, «главный») писал, что у одного из предков Цицерона «кончик носа был широкий и приплюснутый – с бороздкою, как на горошине»31, отсюда, мол, и прозвище. Есть и другая версия: предки Цицерона выращивали этот горох и с успехом продавали его. Как бы то ни было, многие фамилии – у самых разных народов – имеют «растительное» происхождение; в антропонимике это очень распространенное явление. Тот же Плутарх пишет, что, когда Цицерон «впервые выступил на государственном поприще и искал первой в своей жизни должности, друзья советовали ему переменить имя»32, но Марк Туллий – честь ему и хвала! – отказался, пообещав, что сделает свое имя более славным, чем Скавр («Распухшая лодыжка») или Катул («Щенок»). Очень правильно! Родовое имя надо ценить и беречь.

Тем не менее, если бы история слова «сатура» остановилась на Квинте Эннии, никакого слова «сатира» у нас не было бы. Потребовалось вмешательство других поэтов – Гая Луцилия (ок. 160 – 103/2 до н.э.) и Квинта Горация Флакка (65 – 8 до н.э.) – вот кто были настоящие сатирики! – чтобы «сатира» (у Горация уже не Saturae, а Satirae) снова поменяла свой облик.

Усилиями Луцилия и Горация, а вслед за ними других язвительных и беспощадных поэтов и писателей, «мешанина» навсегда рассталась с блюдом, на котором ее подают, пусть даже это блюдо полезной назидательности, и «сатира» обрела тот смысл, который мы вкладываем в него сегодня: произведения обличительного содержания.

А прилагается это слово – вспомним про прилагательное! – ко всему, что мешает жить. Итак: может ли этимологическая книжка быть «сатирой»?

А давайте еще раз перечислим все, что мы узнали про это слово.

Сатира – это полное блюдо.

Сатира – это фрукты.

Сатира – это десерт.

Сатира означает «насыщение» или «достаточное количество».

Сатира – это удовлетворение.

Сатира – посев или сеяние.

Сатира – семена (хочется верить, что истины).

Сатира – сорт (надо полагать, высший).

Сатира и дезертирство – противоположные вещи.

Сатира – песенная импровизация.

Сатира – смешение стихов и прозы.

Сатира нравственна и поучительна.

Сатира – это сатира.

Какое-либо объяснение-определение-толкование «сатиры», конечно же, подойдет и для этой книжки.

Если, разумеется, читатель продолжит чтение, а не отбросит книгу как полную ерунду.

Вот! Дальше у нас речь пойдет именно о

ерунде…

Ерунда

Митя растерялся, забормотал какую-то ерунду и поцеловал Надю в голову… Антон Чехов. Который из трех? (1882)

Можно вспомнить еще один рассказ Чехова – «Лошадиную фамилию» (1885), – в котором герой, отставной генерал-майор Булдеев, страдающий от зубной боли, кричит, услышав о народном лекаре: «Ерунда! Шарлатанство!»

Можно вспомнить не только Антона Павловича Чехова, но десятки, сотни других замечательных русских писателей, в произведениях которых встречается слово «ерунда» (и счет таких произведений идет уже на тысячи).

Между тем словечко «ерунда» относительно молодое. Оно появилось в русском языке всего лишь 170 лет назад.

У Пушкина «ерунды» еще нет. А у Некрасова – в очерке «Петербургские углы» (1845) – уже есть.

Вот как выглядит «ерунда» в «Петербургских углах»:

« – Ерунда, – сказал дворовый человек, заметив, что я зачитался. – Охота вам руки марать!

– Ерунда! – повторил зеленый господин голосом, который заставил меня уронить брошюру и поскорей взглянуть ему в лицо. – Глуп ты, так и ерунда! Когда я подносил их его превосходительству, его превосходительство поцеловал меня в губы, посадил рядом с собой на диван и велел прочесть… Я читал, а он нюхал табак и говорит: “Понюхай”. – “Не нюхаю, – говорю, – да уж из табакерки вашего превосходительства…” – “Нюхай, – говорит, – ученому нельзя не нюхать”, и отдал мне табакерку… С тех пор и начал я нюхать. Велел приходить к обеду… посмотрел бы ты, как меня принимали… всякий гость обнимал… а какие всё гости… даже начальник его превосходительства поцеловал… я после и ему написал… Напился я пьян… говорю, как с равными, а они ничего, только хохочут. Всяк к себе приглашение делает… Ерунда!»

Можно считать, что в литературу «ерунда» вошла именно тогда – в «Петербургских углах». Этот очерк молодой и дерзкий Николай Некрасов – он только-только отметил свое 22-летие – написал в конце 1843 года. Правда, опубликованы «Углы» были много месяцев спустя – в 1845-м: слишком уж придиралась цензура. Словечко «ерунда» было настолько внове, что Некрасов счел необходимым вписать в рукопись примечание: «Лакейское слово, равнозначительное слову – дрянь». Так это примечание и воспроизводится во всех переизданиях «Петербургских углов».