Нет, по приезду докопаюсь до батюшки — нехай берет себе курсы, реорганизовывает, создает в МВД медицинский институт. Пусть там готовят женщин-врачей. Говорят — женщины-врачи могут лечить только детей, женщин, да принимать роды. А хоть бы и так.

Реорганизация чего-то готового куда легче, нежели создание на пустом месте. Главное — пока кадры есть, лаборатории и оборудование.

А девочка Анечка станет моим секретным оружием. Хм… А ведь идея. Меня-то батюшка может и не послушать, а вот свою супругу, озабоченную будущим воспитанницы… А личные интересы подчас играют гораздо большую роль, нежели общественные.

И тут меня словно током ударило. Вспомнил, где видел этого человека… Точнее — не его самого, а бюст, установленный на могиле, на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры. Там, совсем рядом, его друзья — и Петр Ильич, и Модест Петрович, да и все прочие, что были гордостью Росси. Да что там — были. Они и сейчас наша гордость.

— Александр Порфирьевич, вы ведь еще и музыку пишете? — улыбнулся я.

— Бывает, — улыбнулся профессор и академик, а еще выдающийся музыкант Бородин. Хлопнув себя по лбу, полез в портфель: — Я ведь супруге ноты из Петербурга вез, забыл отдать[2]. Но дома у меня еще есть. — Бородин вытащил из порыжевшего портфеля пару тетрадок и вручил Анечке. — Вот, барышня, вам подарок.

— Автограф нужен, — хмыкнул я, решив, что ради великого композитора можно нарушить свои же правила. Тем более, что ноты предназначаются Ане. Девчонка, правда, на рояле не играет, но ничего страшного.

— Ручки нет, и карандаша тоже, — растерянно сказал химик и композитор. — Мы ведь с супругой на даче, недалеко от Москвы, а у меня дела возникли в Санкт-Петербурге. Вернусь на пару деньков, а потом обратно. Но с собой ничего не взял, кроме портфеля. Обнаружил, что ноты забыл отдать.

Ручки у профессора нет, видите ли. Так у нас Анечка есть, а у нее все отыщется.

[1] У этого статского генерала на тот момент имелся орден св. Станислава 1 степени, св. Анны 1 степени и св. Владимир 3 степени.

[2] Женой Александра Бородина была Екатерина Сергеевна — музыкант, известная пианистка. Она болела и сырой климат Санкт-Петербурга ей не подходил, поэтому половину года жила в Москве. Соответственно, и мужу приходилось жить на два города.

— Ну-ка, поворотись-ка сын, экой ты тощой! — хмыкнул батюшка, перефразируя слова классика. — Мундир болтается, словно на вешалке.

— И это вместо поздравлений? — хмыкнул я.

И чего это он? Если и отощал, то немного. А как не отощать? Тут вам и экзамены, и судебное заседание. Сколько нервов ушло?

— Дурень ты, хоть и кандидат, — усмехнулся товарищ министра, обнимая сына. — Горжусь я тобой, как ты не понимаешь? У меня не только директора департаментов, а сам министр удивляется — мол, сумел кандидата права получить, да еще экстерном?

Батюшка, к нашему удивлению, оказался дома. Сказал, что нынче министр на месте, а у него полное право побыть немного с семьей, поздравить наследника с дипломом. Мы все сначала разбрелись по комнатам, чтобы привести себя с дороги в более-мене приличный вид, а теперь собрались в гостиной в ожидании ужина. Не хватало лишь Ани, но она, вполне возможно, попросту заснула. В дороге толком не поспала — проболтала с профессором Бородиным. Что уж там они обсуждали не знаю. Надеюсь, не новый тип взрывчатки?

Ладно, пусть спит, когда ужинать подадут — разбужу.

— Так вроде гордиться-то особо нечем, — вздохнул я. — Экзамены сдал благодаря своим связям.

— Нет, Оленька — ты посмотри на него? — возмутился батюшка. — Мне Легонин написал — мол, поразил и порадовал всю профессуру, дескать — будет у сына желание профессором стать, пусть напишет. И научного руководителя даст, и тему диссертации определит.

Чем это я комиссию поразил? Если только тем, что быстро сумел отыскать ответ на «краниальную асфиксию», не более. Скорее всего, декан юридического факультета решил польстить своему приятелю и товарищу министра. Как-никак, выручил я его друга — московского прокурора Геловани.

— Еще наш Ваня наглого присяжного поверенного на место поставил, — сообщила маменька. — Все московские газеты о том писали.

— И не только московские, — со значением заметил батюшка. Еще раз посмотрев на меня, снова вздохнул, но уже более тяжко. — И как тебя теперь к государю вести? Оленька, нам с тобой Ванюшку либо откармливать придется, либо новый мундир ему шить.

— А чего выбирать? — пожала плечами маменька. Деловито сказала. — И откормим, и новый мундир пошьем.

Куда мне столько мундиров? Впрочем, мундиров много не бывает. Если что — продавать начну, за полцены, как студенты ношеную форму. Аньку подключу — эта с покупателей и две трети слупит. Вот, ежели что, не пропаду.

— Не успеем ни откормить, ни мундир пошить, — покачал головой батюшка. — Велено, как только сын вернется, сразу его везти. А мне послезавтра все равно с докладом к государю ехать — вот, вместе и поедем. Следующего раза через неделю ждать, лучше сразу.

— А ты вместо министра с докладами ездишь? — слегка удивился я.

Маменька мне говорила, что отец не часто императора видит.

— А что делать? — развел руками батюшка. — Его Высокопревосходительство граф Толстой у нас иной раз не успевает — он же еще и президент Императорской Академии наук, и состоит в членах Государственного совета, и в Сенате, опять-таки заседает. Министрам, вроде бы, в Сенате заседать не положено, но ему приходится. Общей обстановкой он владеет — наговаривать на него не стану, но в конкретные дела вникать некогда. Так я и сам еще не успел во все вникнуть, но потихонечку впрягаюсь. Но пред очи государевы министру тоже следует попадать. Ему же и про Академию нужно докладывать, и про те кассации, которые из Сената в Окружные суды возвращаются. Договорились, что два раза в месяц он ездит, два раза я. С государем, понятное дело, все согласовано.