Двадцать один день неврастеника

Творчество Октава Мирбо было очень популярно в дореволюционной России.Роман ДВАДЦАТЬ ОДИН ДЕНЬ НЕВРАСТЕНИКА был написан в 1901г.В части сцен романа скандально знаменитый писатель использовал свой неудачный опыт работы супрефектом еще до начала литературной деятельности.

„Собирать эти признания, классифицировать их, регистрировать их в своей памяти с целью превратить их в страшное оружие расплаты, когда настанет час расчета, — это одно из величайших и самых сильных удовольствий моей профессии, это самое драгоценное возмездие за мои унижения“ 2 .

Так рассуждает в романе Мирбо юное существо, поставленное судьбою на низшие ступени общественной лестницы. Целестина, которой выпала на долю унизительная жизнь горничной, нашла в этой жизни своеобразное наслаждение. Она блаженствовала, когда прислуживала за столом своим господам. В эти моменты они были сами собою. Та ложь, которая опутывает показную сторону их жизни, рассеивалась, грязные и низкие стороны их души открывались во всей своей отвратительной наготе; они говорили, не стесняясь, совершенно забыв, что возле находится посторонний свидетель, отмечающий все нравственные извилины в душе этих так-называемых „порядочных людей“. Целестина сама была отравлена атмосферой лжи и порока, в которой протекает жизнь светского общества. Она ненавидела и презирала своих господ, и в то же время завидовала им и не могла жить без их роскоши и пустоты. В силу своего положения она делит их богатство. Она ходит по тем же коврам, видит те же безделушки, живет интересами своих господ, интересуется их сплетнями, узнает новости об интимных сторонах жизни тех людей, о которых говорят ее господа. У Целестины есть только одно отличие: она умна и склонна к анализу. Она ведет дневник. Она — не только один из элементов изолгавшегося общества, но и сатирик его. Ее дневник пропитан ненавистью к этим людям, но в нем слышится и тайная тоска по тем порокам и наслаждениям, которые составляют привилегию этих людей. И порою трудно различить, где кончается благородное негодование и начинается зависть, где Целестина упивается самым изображением грязи и где она возмущается ею.

В творчестве Мирбо и в дневнике Целестины есть много общего. Он — певец и обличитель порока одновременно. Его романы опасно давать в руки юноши. Они могут доставить болезненную работу его фантазии, разбудить в нем инстинкты зверя, возбудить жажду нездоровых наслаждений. Немногие писатели могут соперничать с Мирбо в увлекательном, изображении порока. Он окружает его яркими цветами в роде тех, которые цвели в фантастическом саду казней 3 среди орудий пытки, среди потоков крови и кусков человеческого мяса. Неопытный взор за ослепительно яркими картинами, нарисованными Мирбо, не рассмотрит серьезного и вдумчивого лица социального писателя и нервного обличителя. Мирбо наслаждается и мучается одновременно. Кажется, что в минуты творчества он переживает чувства, подобные чувствам убийцы, которого неудержимая сила влечет к месту совершенного им убийства. Мирбо шлет проклятия преступному обществу и в то же время он плоть от плоти этого общества, он не может жить без его лжи, без его опьяняющей порочности. Подобно Целестине, он отличается от ненавистных описываемых им людей только умом и талантом, но это не уменьшает того наслаждения, которое он испытывает, погружаясь в глубину общественной грязи. Она тоже с наслаждением подсматривает за людьми, когда они удовлетворяют самые гнусные свои инстинкты, он, как и Целестина, жадно подслушивает их речи в те моменты, когда с них спадает культурная позолота, когда в них просыпаются четвероногие предки, похотливые, злые и алчные. Он заносит эти моменты на бумагу, копит материал, кует „страшное оружие“ для той минуты, когда настанет расплата. Но Мирбо не принадлежит к числу моралистов, которые сумели освободиться от недостатков своего века, возвысились над изображаемым обществом, смотрят на него сверху вниз. Падение этого общества — это картина падения и самого писателя. Мирбо бессилен указать путь спасения. Наша общественная жизнь есть борьба аппетитов. Человека — грубое материальное существо с животными инстинктами. Культура, цивилизация — это внешний лоск, прикрывающий инстинкты. Мирбо — пессимист в этом жестоком воззрении своем на жизнь и человека. Но он в то же время оптимист, потому что сам — раб этих инстинктов, сам любит эту извращенную жизнь, изображает ярко и мощно эту утонченную культуру, часто ослепляется ее блеском, забыв о своей роли обличителя. Он проклинает порок и в то же время его тянет к нему, он погружается в него с каким-то сладострастием, описывает его проявления с подробностями, далеко превышающими цели сатирика.

Он выбирает самые яркие фигуры преступников и самые отвратительные проявления гнусных инстинктов. Но он делает это не для предостережения общества. Он делает это не для того, чтобы показать, чем не следует быть, а для того, чтобы показать, что таковы все. Если Мирбо изобразит вора, то только для того, чтобы сказать миру, что он весь состоит из воров, что банкиры и адвокаты, министры и фабриканты, — все живут одним основным инстинктом, одним стремлением — удовлетворить свои аппетиты за счет своего ближнего. Изображая человеческую похоть, выводя людей, страдающих садизмом и самыми дикими формами извращения полового чувства, Мирбо не оставляет никакого утешения тем, кто считал себя до сих пор чистым от этих пороков. Все общество заражено этим стремлением к больному наслаждению, построенному на мучениях ближнего. И надо отдать справедливость Мирбо: он умеет так же блестяще и остроумно отстаивать эти страшные парадоксы, как и рисовать крайние формы порока. „Мы все более или менее убийцы. Мучительство и убийство — не результат той или иной страсти, не патологическая форма вырождения. Это — жизненный инстинкт, живущий во всех органических существах так же, как и родовой инстинкт. Убийство — это нормальная, а не исключительная функция природы и всякого живого существа. Эту внутреннюю подробность убивать обуздывают, стараются смягчить ее физическое проявление, дав ей законный выход в форме индустрии, колониальной торговли, войны, охоты, антисемитизма и т. д., потому что опасно отдаваться ей без меры, вне законов; кроме того, нравственное удовлетворение, извлекаемое из убийства, не стоит того, чтобы из-за него подвергаться обычным последствиям этого акта: тюремному заключению, судебным прениям, утомительным и неинтересным и, наконец, гильотине“ 4 .

Мирбо ни в чем не видит спасения. Весь мир преступен в его глазах. Он — анархист в самом широком, смысле этого слова. Полное ниспровержение всего существующего без выбора, без программы — такова практическая задача, вытекающая, как неизбежный выводя, из его миропонимания. За этой разрушительной работой даже в самых неопределенных чертах не намечаются те положительные идеалы, во имя которых изрекается смертный приговор человеческому обществу. Постоянное колебание, влечение к пороку, с одной стороны, и тайная тоска по идеалу — с другой, составляют основной мотив творчества Мирбо. Люди с чистой душой, c умом и талантом, но в то же время безвольные, слабые, бросающиеся в самую глубокую бездну — таковы излюбленные герои Мирбо. Это — нервные, болезненные интеллигенты нашего времени, истинные продукты больших городов, пли потомки тех крупных буржуа, которые затратили колоссальную энергию для накопления своих миллионов и для создания грандиозных предприятий. Этим потомкам миллионы достались без труда, и их энергия ищет выхода в нездоровых удовольствиях, они жаждут острых ощущений. Талант и деньги вступают в союз и растрачиваются в поисках новых средств дли удовлетворения пресыщенного вкуса. Буржуазное общество, в героический период своего существования завоевавшее свободу, мало-по-малу свело эту свободу к свободе конкуренции. Эта конкуренция, вызвавшая колоссальный роста, промышленности, пробудила, с другой стороны, в даровитых и впечатлительных людях жажду обогащения, жажду тех наслаждений, которые даются богатством, о которых цинично кричат газетные рекламы и роскошные палаццо, служащие притонами разврата. Буржуазия, вызвавшая расцвет социальной и реалистической литературы, к концу XIX века вызвала к жизни декадентскую и эротическую поэзию. Она породила богатое научное движение, стремление выяснить природу общественных отношений, она же, наделив известные классы колоссальными богатствами и дав им возможность воспользоваться всеми благами жизни, породила те уродливые явления, которые представляют собою как бы накипь над этой роскошной и праздной жизнью.

Мирбо — по преимуществу поэт этой группы людей. Он распространяет на все человечество то безумие, которое овладело этими представителями вырождения. Ему кажется, что весь мир охвачен тем же опьянением и стремительно катится в бездну. Если Мирбо и преувеличивает в своем пессимизме, то за его произведениями остается, несомненно, крупное социальное и моральное значение. Он устанавливает связь между яркими и болезненными проявлениями преступности и его источниками, он намечает нездоровые зародыши в тех установлениях буржуазного строя, которые считаются устоями нормального и счастливого существования общества. Таких писателей, как Мирбо, трудно включить в ряды определенной партии, им трудно примкнуть к определенному политическому или социальному миросозерцанию. Они остаются в партии до тех пор, пока не убедятся в том что она не знает радикального средства к коренному исправлению мира, что ее идеалы урезываются при своем практическом применении. Такие люди скоро порывают с партией и переходят к другой, которая влечет их критической стороной своей программы, но в которой они быстро разочаровываются, как только ознакомятся с ее положительными стремлениями. Эти измены — не есть обычное ренегатство, за что обыкновенно принимают его люди, не знающие компромиссов в избранной сфере деятельности. Эти измены вытекают из грандиозного характера самых притязаний изменника, из нетерпения, которое мешает недисциплинированному уму и безвольному духу мириться с медленными завоеваниями и частичными улучшениями. В Мирбо много этого безволия, в нем нет нравственной дисциплины и в то же время в нем много чуткой совести. Он рисует падение людей, хотя и безвольных, по совестливых. Они падают и рыдают над своим падением. Сам Мирбо начал свою литературную карьеру в органе бопапартистов L'Ordre. Но вскоре он покидает его; он жадно ищет истины и находить ее у анархистов. Казалось бы, именно эта секта могла удовлетворить писателя, у которого основой миросозерцания служить отрицание и глубокая ненависть ко всем сторонам существующего строя. В девятидесятых годах истекшего столетия Мирбо, действительно, сотрудничает в Revolte. Но когда анархисты убили президента Карно, Мирбо покинул этот орган. Его ум не мог помириться с нелепым преступлением.

В одном из первых своих романов 5 Мирбо разсказал трогательную историю юности с чистой душой, с чутким сердцем, с унаследованной от родителей нервной организацией, с безвольным слабым характером, с художественными вкусами и средним литературным талантом. Истории Жана Ментье развертывается перед читателем с момента его появления в свет до момента его падения. Это — типичный интеллигент большого города, полумыслитель-полуневрастеник, человек настроения, способный одинаково и к возвышенным порывом и к безнравственным увлечениями. Все его существо протестовало против злодеяний окружающей жизни, но его протест мог выразиться только в вопле бессильного отчаяния. Трагизм этой жизни поглощала, постепенно новую жертву; неокрепший ум работал, и печальный вывод складывался сачь собою: человек бессилен изменить мировую неправду, он против воли должен принимать участие в тех преступлениях, которыми полна жизнь, и чуткому сердцу остается только страдать, человеку остается только падать, оплакивая собственное падение.

В детстве он содрогался, когда видел как его отец-охотник для забавы стрелял кошек, и в то же время бессильно любил отца. Юношей он чувствовал отвращение к кутежам товарищей. „И однако однажды вечером, нервно возбужденный, охваченный внезапно плотским порывом, рассказывает он, я отправился в дом терпимости. Я ушел оттуда со стыдом, недовольный собой, страдая от угрызений совести“ 6 . Ему казалось, что его кожа осквернена. И снова этот протест чистой души разрешился не активным вмешательством в жизнь, не усилием воли, направленной к борьбе со злом, а бессильной капитуляцией перед ходом вещей, перед силой сложившегося порядка жизни, перед инстинктами человеческой природы.

Началась война и буря новых протестов поднялась в душе Жана. Неумолимый закон всеобщей борьбы заставляет не только народы ополчаться друг на друга; дети одной расы, одной семьи, вышедшие из одного чрева, куют друг против друга оружие. Что это за родина, которой необходимо превращать спокойные воды рек в потоки крови, убивать лучших людей? Убийцу казнят и труп его бросают в бесславную могилу. Но в честь завоевателя, сожигающего, истребляющего целые племена, народы воздвигают триумфальные арки, и преклоняют колена вокруг их могил, и эти могилы, украшенные мрамором, охраняют святые и ангелы. Какое раскаяние грызло сердце Жана за то, что он так мало до сих пор старался проникнуть в тайны этой жизни, полной необъяснимых загадок. Ему хотелось постигнуть смысл правительств, которые угнетают, обществ, которые убивают. Он хотеть стать апостолом мира; его ум создавал фантастическую философию любви, безумную картину вечного братства.