Но у меня появляется другая меланхолия, меланхолия курортов со всеми их несуразными, выбитыми из колеи обитателями... Откуда они пришли и куда они идут?.. Никто этого но знает... и они сами этого не знают... И в смутном ожидании что-нибудь узнать, они, как жалкие животные с завязанными глазами, вертят колесо своей скуки...

Но вот колокол звонит... Наступила ночь... освещаются залы... Подходят знакомые... По чем больше я их знаю, тем более чуждыми они для меня становятся...

— Вы пойдете сегодня в казино?

— Конечно! А вы?

— Увы!..

— Ах! не видеть больше гор!.. Равнины, равнины, равнины!

Профессор монтабанского лицея Исидор-Жозеф Тарабюстэн приехал со своей семьей провести лето в X. Сам Тарабюстэн страдает воспалением Евстахиевой трубы, у его жены, Розы Тарабюстэн водянка колена, у сына Луи-Пилата Тарабюстэна искривление позвоночника, — семья, как видите, вполне современная. Кроме этих явных и почтенных болезней у них есть и другие, которые ведут свое начало от самого дня их рождения. В каких низких распутных семьях, среди какого грязного, отвратительного разврата должны были родиться оба супруга Тарабюстэны, чтобы в свою очередь произвести на свет Божий этот последний образен вырождающегося человечества, этого безобразного золотушного недоноска — молодого Луи-Пилата? Посмотрите на его землистый цвет лица, изборожденного морщинами, на эти кривые ноги, согнутую спину и хрупкие кости рахитика, и вы скажете, что ему семьдесят лет. Своей походкой и всем своим внешним видом он напоминает дряхлого, выжившего из ума старика. Так и хочется его убить, когда посмотришь на него, и страдаешь от того, что этого нельзя сделать. Когда я в первый раз увидел всех этих Тарабюстэнов, у меня появилась мысль подойти к ним и закричать:

— Зачем вы омрачаете своим присутствием блеск этих диких гор и грязните своими безнравственными существами эти чистые источники?.. Убирайтесь отсюда... Вы прекрасно знаете, что нет таких чудодейственных вод, которые могли бы когда-нибудь смыть вековую гниль ваших организмов и нравственную грязь, в которой вы родились...

Но я думаю, что Исидор-Жозеф Тарабюстэн был бы очень удивлен моим красноречием и едва ли подчинился бы такому гомерическому приказу.

Каждое утро в определенный час можно встретить в аллеях Исидора-Жозефа Тарабюстэна, гуляющего после ванны. Он торжественно и методично передвигается на своих коротких ножках, выставляя вперед свое угреватое лицо и большой живот, много говорит и сильно жестикулирует. Его сопровождает семья, иногда друг, сосед по комнате, также профессор, у которого от болезни кожи лицо какое-то пыльное, как у балаганного петрушки, напудренного золой. Отрадно посмотреть на них, когда они гуляют по берегу озера и разговаривают с лебедями, а молодой Луи-Пилат бросает в них каменьями...

— Я хотел бы знать, почему этих пернатых называют лебедями? — спрашивает Исидор-Жозеф Тарабюстэн.

На это его друг с саркастической улыбкой отвечает:

— Это те же гуси, только с длинными шеями, вот и все... Один обман.

Вечером, перед сном, Тарабюстэн величественно прохаживается по Испанской дороге вплоть до „последнего фонаря Франции“. Он так и говорить, повышая при этом голос: „пойдемте до последнего фонаря Франции!“ За ним, сильно прихрамывая, плетется его толстая, жирная жена, а за ней их сын, который все время норовить ступать ногами в кучи лошадиного и коровьего помета... Дойдя до последнего фонаря Франции, Тарабюстэн останавливается и долго размышляет или же, смотря по настроению, импровизирует в назидание семье ряд моральных сентенций и глубоко-философских мыслей. Затем все медленно возвращаются в город. Живут они в тесном, сыром доме, густо обсаженном деревьями, которые не пропускают солнечных лучей даже в ясные дни. И в единственной комнате, которую они занимают, нет ни воздуха, ни света. Кровати их стоят рядом, и они спят в тесноте, заражая друг-друга фамильным ядом своих дыханий... Иногда, когда спит их сын, они продаются отвратительной любви, нарушая ночную тишину своими мальтузианскими поцелуями.

Вчера вечером я встретил на Испанской дороге Исидора-Жозефа Тарабюстэна. Он стоял у последнего фонаря Франции. Справа от него была жена, слева — сын. И на фоне гор при серебристом свете луны эта группа казалась пошлым изображением Страстей, балаганной пародией на Голгофу.

На дороге никого больше не было, ни людей, ни животных. В глубине ущелья среди обвалов скал клокотал ручей и с мелодичным шумом катил булыжники. В расщелине между двух гор тихо выплывала луна, освещая окутанные дымкой вершины.

Предвидя, что Исидор-Жозеф Тарабюстэн скоро начнет изрекать великие слова, и желая послушать, я спрятался за откосом дороги, чтобы не спугнуть его красноречия.

— Роза... — сказал он вдруг повелительным голосом... и ты Луи-Пилат... посмотрите оба на этот... осветительный аппарат.

И величественным жестом он указал на фонарь, который экономные муниципальные власти не зажгли в виду лунной ночи.

— Посмотрите на этот аппарат, — повторил профессор, — и скажите мне, что это такое.

Луи-Пилат пожал своими кривыми плечами. Роза почесала свое больное колено и ответила:

— Но это фонарь, мой друг.

— Фонарь... фонарь!.. Это, без сомнения, фонарь... Но это не такой фонарь, как все другие... В нем есть что-то особенное, нечто символическое, — сказал бы я... Когда вы на него смотрите... ты, моя дорогая Роза и ты Луи-Пилат... не испытываете ли вы при этом какого-нибудь необыкновенного чувства... волнения... трепета... чего-то сильного, могучего... религиозного... скажу прямо... патриотического?.. Соберись с мыслями, Роза... Луи Пилат, загляни в свою душу... Неужели он ничего не говорит вашему уму и сердцу?..

Роза вздохнула и почти со слезами на глазах ответила:

— Почему тебе, Исидор-Жозеф, хочется, чтобы я испытывала перед этим фонарем такие чувства, каких я не испытываю перед другими фонарями?

— Потому, дорогая моя жена, что в этом фонаре воплощена идея... святая идея... идея родины... тайна... которой нет ни в каком другом фонаре... потому что... ты послушай только... потому что этот фонарь последний фонарь Франции, потому что за ним... горы... Испания... неизвестное... одним словом заграница... потому что для нашей радости, для наших благодарных душ этот фонарь каждый вечер освещает родину, которая как-будто говорит каждому из нас: „Если ты меня любишь, то ты дальше не пойдешь!“ Вот, что такое этот фонарь...