— Тем лучше... тем лучше!

— Кроме того приходиться считаться также с действием чисто материальных причин. Само собою разумеется, что я большого значения им не придаю, тем не менее некоторое... политическое влияние они оказывают, если только можно вообще говорить, даже о политическом влиянии исключительно экономических причин в виду их случайности и незначительности.

— Каковы же эти причины, дорогой министр?

Очень любезно, как всегда, Жорж Лейг ответил:

— После каждой такой катастрофы вы можете наблюдать следующее: принимают чрезвычайные меры охраны, пожарных держат всегда наготове, ежедневно осматривают железные ставни, спасательные снаряды, паровые трубы, электрические провода и пр. Одним словом, делается все, что рассчитано на грубую случайность явления, и этим успокаивают невежественную публику. Не станете же вы ей говорить о таинственных законах и космических или иных ритмах? Она вас на смех поднимет. Другое дело мы, люди идейные, мыслящие, привыкшие к великим проблемам. Мы знаем, что такое представляет собою великая мировая гармония. И, я повторяю вам, только ее законы, ее ритмы, ее традиции могут вполне успокоить нас и убедить в невозможности повторения в ближайшем будущем подобного бедствия. Именно эта всесильная традиция отбрасывает всякую мысль о немедленном новом пожаре. Вот разве только в Одеоне?.. Впрочем, и до этого еще далеко! Он не находится еще в поле действия ритма. Успокойтесь, мой дорогой, и подумаем лучше о чем-нибудь другом.

— Позвольте, господин министр, — возразил я, — когда нас постигает какое-нибудь личное горе, когда мы, например, теряем близкого человека или деньги, или должность, то мы обыкновенно много думаем, долго копаемся в своей памяти, устраиваем строгий экзамен своей совести... и принимаем, наконец, решение начать новую, лучшую жизнь...

— „И перед его духовным оком прошла вся его жизнь“, — как говорят романисты-психологи...

— Вот именно!.. Разве Французская Комедия не могла также учинить себе такой экзамен и принять такие решения? Нужно отдать ей справедливость... у нее есть и истинное благородство... и хороший тон... и даже редкая скука. Все это очень почтенные качества, к которым я сам очень не равнодушен. По под ее мертвящим дыханием гибнут все красоты наших лучших художественных произведений... Совершенно различные человеческие типы превращаются у нее в одинаковые манекены... Я готов согласиться с вами, что это блестящие манекены с изысканными манерами... Но все-таки безжизненные манекены... Даже в самые бурные, самые страстные моменты она сохраняет свои размеренные, изысканные жесты; она ни на одну минуту не забывает своих декламаторских приемов и сомнительной традиционной дикции, которая сдерживает сильные порывы и убивает лучшие чувства, а вместе с ними и самое искусство...

— Все это черты высшего искусства, — добавил Лейг.

— Нет ни высокого, ни низкого искусства... нет ни старого, ни нового искусства... есть только искусство...

Изложив свое profession de foi, я продолжал:

— Во Французской Комедии никогда не заметишь никакого беспорядка, никакого шума... Неожиданные проявления жизни никогда не отражаются ни на выражении лица, ни на жестах, ни на интонации голоса... Все одни и те же застывшие формы, как для трагических, так и для комических моментов. На этой прославленной сцене никогда не получишь сильного, захватывающего впечатления. Вам кажется, что это не живые мужчины и женщины ходят по подмосткам, плачут, страдают, смеются, а статуи, которые говорят ровным, холодным тоном, как мрамор, из которого они сделаны. Все это условные приемы, которые я хотел бы заменить другими. Я согласен, что в театре все условно. Но нельзя ли в эту условность внести больше логики, красоты, приблизить ее, насколько это только возможно, к природе, к жизни, вне которой нет искусства... нет ничего... Нет, — горячился я, отвечая на какой-то неопределенный жест Лейга, — Французская Комедия в сущности не театр, а музей... Заметьте, что у всех этих артистов — крупные таланты... и если они не могут ими воспользоваться, то в этом приходится винить их воспитание...

— Тогда сожжем и Консерваторию, — весело воскликнул Лейг.

— Нет, мой дорогой министр, я не прошу сжечь Консерваторию. Но ее нужно было бы как-нибудь случайно закрыть и навсегда... Чего стоит одно название „Консерватория“?..—Подумайте, сколько под этим названием отрывается отживших форм, мертвечины, всякого старого хлама, давно покрытого пылью...

Лейг задумался. В нем происходила жестокая борьба между двумя личностями, которые он объединял в себе.

— Как человек, начал он, я вполне на вашей стороне. Я готов идти даже дальше вас... У меня на этот счет поразительно смелые мысли... самые крайние, революционные, анархистские убеждения... Но человек составляет только половину моего „я“; я в тоже время и министр. И в качестве министра я не мог бы подписаться под теми убеждениями, которые я исповедую, как человек... И не только подписаться, гораздо больше... я должен с ними бороться... Грустно, поверьте мне, и смешно вместе с тем, но это так: в моей душе происходить страшная борьба между человеком и министром... Не забудьте при этом, что я представитель государства... что я — государство... а государство во избежание полного своего распадения может поддерживать искусство только на известной ступени. Оно не может допустить ни всеобъемлющего искусства, ни современного гения. Государство может официально признать только такого гения, слава которого утверждена многими столетиями... В противном случае государство должно считаться с гением, как со своим врагом... Отсюда следует, что в виду всех этих причин я должен восстановить Французскую Комедию по ее прежнему плану, в ее старом стиле. Ясно, что в том конфликте, который я вам только что описал, министр одержит победу над человеком. Иначе и человек не был бы министром... Чем же в таком случае мог бы я быть?...

Я пришел в ужас от этих грустных выводов и, раздумывая над тем, чем мог бы еще заняться такой человек, выразил ему свои опасения по поводу неустойчивости министерства и громко возмущался жестокостью людей, которые хотят его низвергнуть...

— Меня это совершенно не трогает, — ответил равнодушно Лейг... И я такими вопросами нисколько не интересуюсь...

— Как? — воскликнул я... Разве вы не солидарны с вашим кабинетом?

— Я солидарен со всеми кабинетами, — возразил министр... и в тоже время ни с одним из них. Вот это обстоятельство и создает мне исключительное и смешное положение вечного министра... Министерства падают... я остаюсь... Из кого бы ни было составлено министерство — из радикалов, оппортунистов, националистов, социалистов — я все остаюсь... Во главе их стоят поочередно Вальдек, Молин, Рибо, Дюпюи, Мильеран, Дерулед... безразлично... я остаюсь...

И совершено логично он умозаключил:

— Следовательно Лувр может гореть только при моем министерстве...

После короткого молчания я дал волю своему восторгу.

— Ах, господин министр! — воскликнул я. — Пожар в Лувре будет делом нелегким...

— Нет легких дел... Есть только великие министры, — ответил торжественно Лейг и опорожнил бокал шампанского.

Все встали из-за стола. Позже я его встретил в курильной. Его окружала целая толпа людей, которым он горячо обещал ордена Почетнаго Легиона. Мне удалось его увлечь в уединенный угол, и я возобновил наш разговор:

— Вы на меня произвели очень сильное впечатление. Я действительно верю в вашу министерскую несменяемость. Я убежден, что благодаря вашему уму и сердцу ваше положение слишком прочно, чтобы какой-нибудь политический или социальный вопрос мог бы стать на пути... вашего министерского бессмертия, если можно так выразиться.

— Конечно! Благодаря присущей мне известной моральной легкости мне удается парить над всеми этими преходящими и смешными предрассудками...

— Я в этом уверен... Но в человеческой жизни приходится рассчитывать на всякие случайности. Может вдруг что-нибудь произойти — это, конечно, невероятно, но в конце концов возможно — и вы потеряете свой портфель... Вы как-то сами высказывали такие опасения.

— Ироническая манера говорить, мой дорогой... В действительности я ничего подобного не допускаю, это невозможно... Предположите самое худшее — составляется клерикальное министерство... Что же!.. Я и для такой комбинации незаменимый человек... В моем письменном столе лежит заранее приготовленный проект школьной реформы... Превосходный проект.

— Я в этом не сомневаюсь...

— По этому проекту школьное дело передается в исключительное, монопольное заведование иезуитов... Впрочем, у меня есть и другой проект на случай победы республиканцев... там я эту монополию предлагаю передать франк-масонам... я, видите-ли, убежден, что существуют также франк-масоны... Чего же в таком случае опасаться?.. Вы поняли, надеюсь, что те случайности, о которых вы говорили, совершенно недопустимы...