«Трахай ее жестче».

«Крепко ее держи».

Слова, отголосок которых навечно осядет в глубоких уголках моего сознания.

В ту ночь меня за руки тащили по футбольному полю, словно я недостаточно легковесна.

Прожекторы слепили мои глаза, отчего у меня слезились глаза, а голова моя в какое-то мгновение ударилась о край трибун. У меня до сих пор шрам на коже головы.

Боевые ранения.

Мне казалось, что Бог убережет меня и просто позволит мне вырубиться. Родители внушали мне, что Бог — Спаситель наш и Отец Небесный. Но жизнь — штука жестокая, и инстинкты самосохранения оставили меня в сознании, чтобы я наблюдала и стала свидетельницей каждой минуты.

Понимали ли они, что той ночью породили чудовище во время использования моего тела в качестве развлечения? Оскверняя меня, пока моя голая задница осыпала поцелуями ночное небо1.

Я сломала ногти, впиваясь пальцами в грязь, пытаясь вырыть себе могилу.

Они разорвали на мне одежду и воспользовались мной, как игрушкой для ебли ради собственной забавы. Заключалась ли в произошедшем власть, похоть или месть? Я никогда не узнаю, и мне плевать.

Той ночью, с каждым толчком и ударом, я обнаружила нечто внутри себя… я ощутила привкус к хаосу. Тогда я знала, что вернусь за ним, и за ним… и за ним тоже.

Ярость так горьковато-сладка… я ощутила ее вкус, смешанную с кровью во рту, когда беззвучно кричала в ночь… Прости меня, Отец, ибо я согрешу.

ОДИН

ЧЛЕН ВО РЖИ

РАНЕЕ

Три дня.

Семьдесят два часа.

Четыре тысячи триста двадцать минут.

Двести пятьдесят девять тысяч двести секунд.

Вот сколько времени среднестатистический человек сможет прожить без воды.

Еда, с другой стороны, — это совершенно отличное положение дел.

От одного до трех месяцев — приблизительное значение, и пока я набиваю рот рубеном на ржаном хлебе, становится ясно: кто бы ни придумал эти заурядные цифры, никогда не воровал.

Хотя я не в курсе, что такого в краденых вещях. Они просто кажутся на ощупь, на запах, на вкус… лучше. Сэндвич этот не стал исключением. Ну, формально, я его, наверное, не крал.

Я трахал Мари Вандербильт всеми возможными способами и заставил ее кончить, а взамен, пока она валяется в послеоргазменном блаженстве, запивая окси2 дорогим скотчем, я ловлю свой собственный кайф, угощаясь содержимым ее холодильника… и бесценным произведением искусства, что висит на кухонной стене Мари, — вот и истинная причина, по которой я здесь.

Красный.

Желтый.

Розовый.

Зеленый.

Предо мною калейдоскоп красок, но все, на чем я могу сконцентрироваться — это черный.

Как штрих черной линии может превратить нечто столь выразительное, столь красочное в нечто иное?

Как, в конечном счете, тьма… она всегда побеждает.

Оценивая пестроту, я задаюсь вопросом, о чем думает Мари, глядя на это: увидит ли она, что красота может быть затаена и во тьме?

Женщины, подобные Мари, — скучающие светские львицы, — не беспокоятся о таком дерьме. Уверен, что единственная причина, по которой этот Флойд Брассард — местный художник, который прославился и переехал в Германию, прежде чем отрезать себе член и использовать его в качестве излюбленной кисти, висит в особняке Мари, заключается в том, что она решила, будто картина впишется на ее декоративной стене.

Мы бродим, говорим, функционируем, словно мы живы, но правда в том, что все мы ожидаем… ожидаем чего-то большего.

И когда у человека есть все, он всегда гонится за большим, счастливым концом, не насытившись располагающим им богатством; вот поэтому я могу заниматься тем, что делаю… и ни хрена не чувствовать.

Опираясь локтями на мраморную стойку, я неторопливо жую сэндвич. Спешить некуда. Смело, знаю-знаю. Угоститься солониной Пьера Вандербильта после осквернения его супружеского ложе.

Глядя на краденые Ролексы на моем запястье, любезно предоставленные Пьером, я понимаю, что дома он будет в любую секунду. Мари сказала, что он занимается в спортзале, но я уверен: он не вспотел, делая кардиотренировку. Наиболее правдоподобный сценарий — он, обрабатывающий хорошенькую блондиночку в спортзале.

Большинство бы поторопились, но к ним я не отношусь.

Большим пальцем вытираю квашеную капусту в уголке рта, посасывая его с хлопком. Дверь холодильника приоткрыта, и свет внутри — нужный мне сигнальный огонь. Потертые черные конверсы скрипят по линолеуму, пока я иду к картине.