Но сегодня мы пришли на Ушканчики в пять, и больше никуда идти не собирались. По сему случаю Константин Константиныч отдал ребятам бутылку спирта. Естественно, они обрадовались и решили «побурханить».

Пришел Николай Елиферьевич, капитан «Черского», работавший еще с Верещагиным. Принесли соленого омуля, опчан — омуля вяленого, распластанного на деревянных распорках; развели не очень жидко спирт и устроили вечер встречи двух команд.

Капитан наш тоже сидел за столом со всеми, тоже слил из своей кружки на стол водяному Байкала великому Бурхану; тоже выпил, «чтоб лишнего не говорили!..». И продолжал сидеть молча, поглядывая из-под жестких бровей на ребят невеселыми глазами.

Николай Елиферьевич, потерявший на войне ногу, принялся вспоминать фронт, к нему присоединился брат нашего механика, потерявший на войне руку, вступила повариха, прошедшая от Сталинграда до Берлина… Фронт, блокада Ленинграда, еще ветра байкальские — гудят в нашей тесной кают-компании горячие разговоры…

А ребята взяли лодку и уехали на берег: у кого-то из студенток нынче день рождения, надобно поздравить.

Как пропустил это наш суровый капитан? Может быть, он как раз слушал Николая Елиферьевича:

— …как начал нас бить о дно култук, механики растерялись, я звоню в машинное отделение: мать вашу так!..

Может, в это время он говорил:

— В море я сам хозяин: пусть его рвет, страшно, что ли? А коли на берег швырнуло…

Злые языки утверждают, что Василий Васильич любит держаться подальше от берега. И на самом деле, в море он очень надеется на себя, на свой катер, на два мотора, но если горняшка швырнул судно о берег, то тут уж надеяться не на что. Капитан осторожен, потому что слишком хорошо знает, что может быть…

Так или иначе, ребята уехали, разговор утих, гости ушли на свой катер. А через час поднялся верховик.

Василий Васильич дал сигнал, но на берегу точно вымерли все. Еще сигнал — тот же результат.

— Отходить будем, — и стали тонкими губы. — Команда? Как разбежались, так пусть и сбегаются, маленькие, что ли? Где я их по кустам буду искать? Завтра я на разрезы должен выходить, работа или баловство — одно что-нибудь.

Дал отвальный гудок, заработала машина, загремел выбираемый якорь… И в последнюю минуту ткнулась о борт лодка.

— Ушел бы! — ругался Гошка. — Я его знаю — ушел бы!.. Жалко уж ему было, у Киры день рождения, кисель такой вкусный…

Что это за интересный кисель, от которого сразу подозрительно косят глаза?..

Ребята шумели, капитан молча ушел в рубку, катерок развернулся и вышел в Байкал, запрыгал по волнам.

— Куда идем? Куда надо, туда и идем! — ответил капитан на мой вопрос.

Поделом мне, не суйся!

Наутро ребятишки виновато отводили взгляды, впрочем, капитан ни о чем не вспоминал.

— Есть надежда попасть в Покойники! — говорит мне Гошка. — Правда, мы там один кисель пили…

«Изведав мучения жажды, я попробовал вырыть колодец, чтобы из него черпали и другие». Это у Э. Сетона-Томпсона. «Он будет пить и вдоволь не напьется, он будет есть и он не станет сыт, и даже если бы он не был черту сбыт, он все равно пропал и не спасется!..» Это у Гёте.

Кто заложил в человеке страсть к постижению непонятного? Не во всех, конечно, — иначе человечество, наверное, кончило бы свое существование на первом «ушибленном», попытавшемся понять, куда девается тепло из остывающей туши мамонта. Человечество живо людьми с практической складкой ума: они изобрели топор, колесо, паровоз и стиральную машину. А «ушибленные», пытаясь найти «философский камень», расщепили атом. Может, было бы лучше, если бы они его не расщепляли. Это другой вопрос.

Константин Константинович сидит на ящике перед рубкой, обставился бутылками с реактивами, титрует пробы. Добавляет в белое белое, оно становится оранжевым, потом лимонным, потом фиолетовым. Добавляет еще белого — и фиолетовое становится белым. От чего шли, к тому пришли. И все-то ему там ясно в этих переходах цветов, глаза за стеклами очков усталы и знающи. Он похож на эльфа из норвежских сказок, пытающегося химическим путем получить обыкновенную фею. Но феи не получается, получается совсем другое. Константин Константиныч записывает полученное в блокнот и ласково улыбается. Он доволен.

Байкал для него живой и объемный, как, допустим, для хорошего врача человек. Если человеку впрыснуть подкожно яды, которые тот поглощает за день с пищей, он погибнет. Но яды нейтрализуются в желудке, в кровь попадает только то, что нужно, и человек здоров.

И это здесь, на Байкале, где воздух чист и сладок, как холодное молоко, атмосферные осадки в четыре раза чище наших. А какие же дождички идут у нас в центре?.. Вода в Байкале всего лишь в два раза более минерализована, чем наши дожди, и только в полтора раза жестче. Она очень мягкая, эта байкальская водичка, даже когда моешь руки, чувствуешь…