Куда же все девается, каким образом Байкал поддерживает эту высокую чистоту своих вод, которой нет равной среди больших озер мира?..

— Да ну, ничего сложного, — говорит Константин Константиныч. — Погодите секундочку, я вам все объясню…

Для меня абсолютно обаяние ума, таланта и знаний. По-настоящему умных людей, в общем, не так уж много. Больше, пожалуй, просто с фотографической памятью. Прочел, услышал — рассказал. Знания выдаются ими «на-гора», почти не преобразуясь. Со времен Евы люди знали, что яблоко сладкое, красное, тяжелое, что, если его уронить, оно падает. Но только Ньютон понял, что яблоко падает на землю, потому что та неодолимо тянет его…

Не так уж много людей, подобно реактору расщепляющих и преобразующих сведения о мире.

— Что-то вы уж совсем усложнили все, — говорит Константин Константиныч. — Еще секундочку погодите, я сейчас…

И опять в белое добавляется белое, получается оранжевое, потом лимонное, потом фиолетовое, потом голубое, потом снова белое… Весь этот букет цветов надобен Константину Константинычу, чтобы понять, сколько же за сутки вырастает в Байкале мельчайших водорослей — фитопланктона; проверить, так сказать, какая продуктивность у байкальской воды. Интерес не праздный: планктон — главное питание всякой местной рыбы, в том числе и омуля.

Я уже писала, что притоки оставляют в Байкале двести пятьдесят тысяч тонн органического вещества живого и мертвого, идущего на питание рачкам и рыбам. Двадцать пять — тридцать тысяч тонн дают высшие и низшие водоросли. А фитопланктон дает сто пятьдесят миллионов тонн в год!.. Ясно, что любая жизнь в Байкале поддерживается за счет фитопланктона.

Наш катерок стоит посередине Байкала. Константин Константиныч провел на карте Байкала в северной его части пять линий, соединяющих берег с берегом, — это разрезы. На каждом разрезе — пять точек. Мы идем от восточного берега к западному строго по линии разреза, останавливаемся в «точке», измеряем температуру воды, берем планктонные пробы с разных глубин.

Сетка Джерди, которой берут планктонные пробы, похожа на воздушный шар Монгольфьера — его я, впрочем, видела только в детстве на рисунках. Сетку опускают на нужную глубину лебедкой. Белый конус сетки виден сейчас не глубже чем на пять метров, а весной, говорят, на сорок. К августу Байкал уже густо населен планктоном, и нет в нем той прославленной прозрачности воды, которая описана во всех книгах. Правда, с точки зрения омуля прозрачность воды понятие не радующее.

— Константин Константиныч, давайте поллитру! — кричит Гошка и выливает процеженную с десятиметровой глубины водичку в бутылку. — Поехали!

Капитан кивает, лицо у него отсутствующее, в деревенской голубизне глаз текут свои, серьезные мысли. Вряд ли он считает все это таким уж нужным делом. Впрочем, иногда он задает Константину Константинычу вопросы, главным образом практического характера, например: кто сжирает больше рыбы — баклан или чайка и нужно ли их стрелять.

Я беру бутылку, пытаясь взглянуть на ее содержимое «с точки зрения омуля». Что-то мелкое снует в ней, суетится, торопится жить. Крупные, с комариную голову, желто-зеленые пушистые шарики — это глеотрихия, сине-зеленая водоросль, скачками движутся циклопы, их немного. А остальное — главная составная часть байкальского зоопланктона — эпишура, любимое блюдо байкальского омуля.

Эпишура, крохотный рачок, — тоже байкальский эндемик. Еще его нашли только на Балканах, на Дальнем Востоке, на Камчатке и североамериканском многоозерье.

Он очень требователен к температуре воды и к ее составу. Едва температура повышается до 13—15 градусов, как эпишура начинает болеть грибком, который опутывает точно войлок. Несчастный эпишур не может двигаться и оседает на дно. В двадцать четвертом и сорок третьем году эпишура в южном Байкале был уничтожен почти полностью, и омулю пришлось очень худо…

Эпишура живет в Байкале круглый год и размножается дважды: осенью и весной. Рачок очень прожорлив, он основной потребитель фитопланктона Байкала — диатомовой водоросли мелозиры, не брезгует, впрочем, и бактериями.

Я спрашиваю Константина Константиныча: помнит ли он, что Тур Хейердал, плавая по океану, варил из планктона кашу, разнообразя тем самым свой стол? Может, и нам заняться варкой эпишуров; надоели макароны с консервами?

— Давайте, — соглашается Константин Константиныч.

Говоря между нами, он со всем очень быстро соглашается — видимая мягкость характера! Но я уже знаю, что это лишь нежелание спорить по пустякам, желание оттолкнуть от себя несущественное, мешающее оставаться один на один с мыслями. Где-то совсем неглубоко лежит в нем корундовой твердости сердцевина — пойди-ка на нее по главному!..

— Давайте, — повторяет Константин Константиныч. — Мы, правда, как-то лет десять назад пробовали ее варить… Плотники сбежали: запах примерно такой, когда падаль и всякие там тухлые кости на клей переваривают. Мы не сбежали. Есть-то не ели, правда.