И ничего не изменилось в доме. В коридоре по-прежнему наигрывало радио, за окном прогревала мотор «дублерка», сыто урчал холодильник в общем зале.

Иванов тяжко поднялся и достал из буфета початую бутылку «Отборного». Плеснул янтарный коньячок в крошечные рюмашки с полустертой позолотой ободков и буркнул:

– Не чокаясь.

Четверг 4 декабря 1975 года, вечер

Первомайск, улица Дзержинского

Сыпал песчинки-секунды тот самый благой час, когда в доме царит уют, а на душе – покой. Мама задерживалась на работе, а Настя с Ритой делали уроки в зале. Оккупировав большой овальный стол, они тихонько переговаривались и шелестели страницами. Идиллия.

Я слушал, как гудит вентилятор «Коминтерна», пялился в монитор, где мерцала четырехугольная звезда – логотип моей операционки, и мне совсем не хотелось работать. Так бы и сидел, нежась да намечая просветленную улыбку на манер Будды.

Требовательный звонок в дверь разрушил все очарование, привнося нотку дисгармонии в тихую мелодию вечера.

– Это мама! – вскочила Настя. – Я открою!

Клацнул замок, в прихожей оживленно завозились, и вошла мама, поправляя волосы. Дочечка тащила ее сумку, как верный оруженосец.

– Привет, привет! – пропела студентка, комсомолка, спортсменка и просто красивая женщина и немного смутилась, глянув на Сулиму. – Риточка… – заговорила она неуверенно. – Звонила твоя мама, сказала, что успела снять деньги со сберкнижки и заедет за тобой…

Улыбка стекла с Ритиного лица.

– Не сегодня, – заспешила моя мама, – ей там надо еще устроиться, в Николаеве…

Девушка склонила голову, и на клеенку звучно капнула слеза.

– Риточка! – Родительница бросилась к нашей гостье и с размаху обняла ее, притиснула, забормотала, гладя чужое чадо по голове: – Ну, что ты, Риточка? Ну, не плачь, пожалуйста!

– Не отдавайте меня ей, Лидия Васильевна! – взмолилась Сулима. – Я вас очень прошу! Не хочу я к… маме! Она папу бросила в такой момент… самый тяжелый! А меня даже не заметила, хотя я была совсем рядом! Господи, я даже не подозревала, что можно до такой степени не любить…

– Риточка, Риточка, да что ты такое говоришь? Она же твоя мама!

– Да понимаю я все! Она меня родила, она моя мама, но почему, почему она такая?! – застонала Рита. – Ну, почему у меня все не так? Почему у вас все так хорошо, а у меня… – Ее плечи затряслись.

Настя обняла девушку со спины – смотрю, и у сестры глаза на мокром месте.

– Риточка, – мама расстроенно покачала головой, – все пройдет, и обида, и страх…

– Я понимаю… – Глуховатый голос Риты упал. – Вы не волнуйтесь, Лидия Васильевна, я сниму квартиру, деньги же есть… И буду ждать папу.

– Никуда я тебя не отпущу! – с силой сказала мама. – И никому не отдам! Поняла?

Красивое лицо Сулимы исказилось, краснея и морщась. Она зарыдала на плече у мамы, оплакивая свои потери. Настя обняла ее со спины и тоже заревела. А вот и мамины глаза набухли жгучей влагой.

Я вздохнул, не покидая «берлоги»: аллегро плавно спадало в адажио…

Великолепная солянка плюс восхитительные пирожки с тыквой, мои любимые, – и в доме окончательно распогодилось. Девчонки, считая и маму, уединились в комнате у Насти. Судили да рядили, хихикали даже, а вот стрелка моего внутреннего барометра упорно ползла к ненастью.

Операцию, что я задумал, надо провернуть буквально сейчас, сегодня! Крайний срок – двенадцатое число. Иначе просто не успеть! А как мне вырваться? Нет, в принципе за субботу-воскресенье обернуться можно – летайте самолетами «Аэрофлота»! Одесса – Москва. Билет стоит двадцать семь рублей. По своему паспорту? Чтобы кагэбэшники догадались наконец, кто это такой шустрый? А лететь надо. «Надо, Миша, надо!»

Нет, в принципе можно глазки вытаращить и залегендироваться – мол, тестить лечу, модемы заждались! Товарищ Суслов подтвердит. Который сын…

«Может, и правда, к Полосатычу на поклон сходить?..»

Еще и Хорошистка не звонит! Неделю уже. Я упруго встал с дивана и заходил, топча ковер, – от телевизора к окну и обратно. Оглянулся на прикрытую дверь Настиного «гнездышка» – и решительно направился к телефону. Быстро набрал номер – он горел в моей памяти, как стоп-сигнал ночью.

Трубка ответила долгими неприветливыми гудками. После пятого моя рука дрогнула, и вдруг прорвался резкий ответ Инны:

– Да! Кто это?

– Миша… – Мой неловкий лепет стек по проводам.

– Извини, я занята! – Девушка говорила нервно, зло, в ее голосе звучал надсадный нетерпеж, неслыханный мною ранее даже в тошные дни раздора.

– Ты так долго не звонила… – выдавила пережатая глотка.

– Я же сказала – мне некогда!

– Инна…

– Отстань!

Трубка насмешливо загукала, а я стоял как оплеванный и держал ее в руке. Опустил медленно-медленно, слыша, как клацнули рычажки, и поплелся в зал. В душе разверзалась знакомая пустота. Ни обиды, ни раздражения, ничего. Полный вакуум.