– Ух, ты! – обрадовалась мама, снимая шубку. – У тебя даже санузел есть!

– А как же! – моментально возгордился отец, с нежностью глядя на свою прелестную «половинку». – Майне кляйне…

– И плита! – восхитилась мама, как будто не замечая повышенного интереса к своей персоне. – Ух, ты… И холодильник!

– У меня и телевизор есть! – похвастался папа.

– А где мы спать будем? – крикнула Настя, заглядывая в «аппендикс»-альков, где уместилась двуспальная кровать.

– Лично я, – засмеялась мама, кладя ей руки на плечи, – вот в этом спальном вагоне!

– А у нас с тобой плацкарта! – подмигнул я сестричке.

– Это как?

– Постелим на полу! – бодро сказал отец, не сводя глаз со своей «Лидочки». – Аллес гут!

Настя захлопала в ладоши.

– Всё, всё! – Мама повязала фартучек и приняла командование. – Быстро накрываем на стол! Наступающий пора встречать, а мы еще уходящий не проводили! Настя, на тебе сладкое и чай. Миша, почисти картошку, пожалуйста!

– Есть! – лихо козырнул я.

– Не померзла?

– Не успела! – фыркнул я.

Сестренка, напевая, вынула из сумки роскошный вафельный торт и две пачки невиданного чаю – «Цейлонского», по пятьдесят две копейки.

– Пап, а чайник где?

– Чайников не держим-с. Электросамовар! На подоконнике.

– Так, вижу…

Папа гордо выставил на стол бутылочку «Токайского» и отправил на балкончик «Советское шампанское» – впитывать холод, дожидаясь последних утекающих минут.

А я чистил картошку – и будто плавал в тихом омуте, с головой окунаясь в тепло и ласку. В час веселой суеты, немного бестолковой суматохи, как-то по-новому понимаешь родство и близость. По телику Иван Васильевич менял профессию, но Гарины больше интересовались собой.

Мама вешала шторы на голое окно, вытягиваясь стрункой, а папа удерживал ее, едва справляясь с жаркими позывами…

Настя вырядилась в макси – я купил ей в ЦУМе. Выглядела сестричка, как куколка, только стеснялась декольте, прикрываясь воздушным шарфиком…

Я толок пюре, не жалея масла, Настя колдовала над заваркой по всем канонам чайной церемонии, папа разделывал селедину, мама вдумчиво перемешивала оливье…

Почему-то именно в этот момент я поверил, что всё у меня выйдет на «хорошо» и «отлично». Пропали мои сверхспособности? Да и черт с ними! Переживу. Пусть даже в новом году КГБ и выйдет на мой след, но сцапать «Миху» и упрятать в сверхсекретный «ящик» чекистам вряд ли удастся – я себе такое «паблисити» наработаю, что придется Юрию Владимировичу договариваться с юным «селебом».

И СССР не загасят, не затопчут пятнадцать лет спустя! Не дам. Ведь получилось у меня семью на новую орбиту вывести! Я оглядел родных мне людей. Ныне я не ведал их будущего, но можно ведь дать волю мечтаниям, не отрываясь от коллектива и реала?

Папа накропает докторскую, станет солидным и важным… членом-корреспондентом. А пуркуа бы и нет? Будет ездить на всякие международные конгрессы и симпозиумы да снисходительно похлопывать Билли Гейтса по плечу…

Мама завоюет славу прекрасного химика, прекрасного в обоих смыслах, и ее пригласят на работу в Берлин. Или в Будапешт, куда-нибудь в «Гедеон Рихтер». Выделят кандидату химических наук Л. В. Гариной дачу на озере Балатон, а мы с Настей не раз к ней наведаемся, чтобы скупнуться – и налопаться тамошнего паприкаша…

Сестричка… Хм. Это я сгоряча задумал ее по нашим с отцом стопам направить, в «айтишники». Настя – женщина до кончиков ногтей. Пусть уж лучше блистает на подиуме! Или на сцене. Что я, не договорюсь с режиссером? Опыт есть…

Да, немного наивно сравнивать родню и СССР, но ведь семья – ячейка общества, молекула государства…

Взбив толчонку в пух, я переложил произведение кулинарного искусства в большую тарелку и отошел к окну. Ночь за стеклами скромно посвечивала фонарями, тепло сияла квадратиками отдельного жилья, зажигала шутихами.

«А ведь без меня Союз не спасти… – раскрутилась серпантином мысль. – Нет, члены Политбюро действительно… м-м… есть такое умное слово – индоктринированы идеями социализма. Они и вправду хотят счастья для всех, но не в силах осознать настоящие опасности. Не годятся рецепты старых побед в новой реальности! А «кремлевским мальчикам» лишь бы танков наклепать побольше, негров облагодетельствовать, вволю поупражняться в марксистской схоластике… Они, как странники в ночи, бредут, шаря перед собой руками, не ведая, что впереди обрыв. И только я, я один знаю, куда мы все идем и к чему можем прийти. До чего дойдем…»

– Всё, всё! Садимся! – громко скомандовала мама. – Проводим старый год. Петечка, наливай!

– А детям можно? – с лукавым наивом вопросила Настя.

– Ка-апельку! – лихо дозволила родительница.

– Молочка, – хохотнул папа, – от бешеной коровки!

«Токайское» пролилось в богемские бокалы, и они сошлись, брызгая высверками и переливами звона. Чем не рапсодия?

…Отговорил Брежнев. Хлопнуло, прошипело шампанское. Остыл набатный гул курантов. Нарисовалось кружево Шуховской башни.