Трубецкой, худой и нервный, с глазами загнанной ласки, стиснул кулак:

— Да как он это делает, чёрт подери?! Это же просто мальчишка!

— Кто-нибудь слышал про голема-гиганта? — вдруг подал голос Лыков, не отрывая взгляда от полированной поверхности стола.

— Ты предлагаешь ещё раз дать Филинову повод стать героем?! — подскочил Трубецкой, скрипнув стулом. — Да о нём и так уже «Новостной лев» поёт дифирамбы каждое утро! Я скоро начну думать, что у них там секта. Репортажи Ольги Валерьевны — это уже не журналистика, это хвалебные оды.

— Хочешь сказать, княжна втюрилась в этого телепата? — едва слышно уточнил Лыков, будто бы сам удивившись тому, что сказал.

Годунов резко вскинулся, аж пот потёк по виску:

— Прекратите нести чушь о царской семье. Мы и так по уши в дерьме, а вы ещё хотите нарваться на царский гнев? Не наше дело — что у Ольги Валерьевны в голове. Не наше.

Он шумно отпил коньяк из кружки и с грохотом поставил её на стол.

— Лучше думайте, — продолжил Годунов уже тише, с нажимом. — Как выбираться из этой ямы, пока нас всех окончательно не закопали.

Шереметьев выглядел необычно. Лысый, без бровей, в мешковатом камуфляже, он напоминал не знатного боярина, а списанного прапорщика. Последствия недавнего инцидента с уисосиками, которых кто-то «доброжелательно» подбросывал ему даже в баню. И все равно отмытый и отбритый боярин попахивал.

Шереметьев недовольно покосился на остальных и процедил, мрачно и с нажимом:

— Итак, господа. Мы что в итоге, отдаём Филинову Междуречье? А потом ещё и идём в Антарктику воевать за него?

Рядом с ним, устало опираясь на подлокотник, сидел Хлестаков. Когда-то этот боярин был полным и румяным, с пышными усами. Теперь — кожа да кости, обтянутые серым костюмом, который висел на нём, как на вешалке. Всё из-за злополучных слабительных капель, которыми Ломтик заправил его напитки. С тех пор Хлестаков стал меньше говорить и больше страдать.

Он тяжело вздохнул и ответил:

— Похоже на то. Если уж нам всё равно придётся влезть в эту авантюру с Антарктикой, то, может, лучше сделать это сейчас. Чем раньше — тем дешевле. Потому что Междуречье, по сути, мы уже потеряли. Мы просто не хотим это признать. Гонка сожрала всё — и резервы, и репутацию. А если мы застрянем в Антарктике надолго, то от наших родов останется только надпись на мраморе.

В комнате повисла пауза. Каждый мысленно перебирал остатки активов, прикидывая, насколько долго они ещё смогут воевать без краха.

Годунов вздохнул:

— Что ж, если возражений нет, тогда я свяжусь с Филиновым.

Паскевич убыл. С грохотом опустился в свой чёрный лимузин, завалился внутрь, как мешок с мясом, и тяжело затряс своей вздутой головой. Дверца хлопнула, и машина уехала.

Я оборачиваюсь к гвардейцам склада «Звериный». Парни стоят по стойке смирно, явно не зная, как реагировать на произошедшее.

Киваю:

— Спасибо за службу. Передавайте привет своим господам-боярам.

Один из них, молодой, с неуверенной щетиной и глазами слегка смущённого хаски, виновато мотает головой:

— Ваше Сиятельство, мы не общаемся с боярами. Мы просто охрана.

Улыбаюсь, шаг уже в сторону машины, но оборачиваюсь через плечо:

— Сегодня вы были не только охраной. Сегодня вы были зрителями.

И вот мы уже едем. Везу Машу домой. Она сидит рядом, расплывшись в довольной улыбке, но видно, что внутри неё бурлит огонь. Не выдерживает — взрывается смехом. Смех чистый, звонкий, как у девчонки, впервые увидевшей клоуна в цирке.

— Даня, боже мой! — хохочет княжна Морозова, хлопая ладонями по коленям. — Я думала… ну, я даже представить себе не могла, что этот кровожадный Демон может быть таким… таким жалким! Ничтожным! Ха-ха-ха!

— То ли ещё будет, — усмехаюсь. — Вечер не окончен.

Едем недалеко от кортежа княжича. Паскевич ещё в пределах досягаемости — я чувствую его, будто он в поле зрения. Его машина маячит в мысленной карте. Самое время добавить Темному Попутчику десерта.

Из внутреннего кармана пиджака вытаскиваю кольцо Буревестника. Тёплое, будто его кто-то недавно надевал. Натягиваю на палец.

Маша удивлённо смотрит:

— Красивый перстень. А зачем ты его надеваешь?

— Сейчас увидишь, — говорю, и захожу в синхрон. Подхватываю Машино сознание и увожу вместе с собой. Плавный переход — и мы уже не в салоне машины.

Мы смотрим глазами Ломтика, который устроился у обочины, наблюдая за машиной проезжающей Паскевича.

Я ментально тянусь вперёд. Щупами касаюсь водителя. Его щиты — базовые, гражданские, слабо заземлены.. Скользящим движением накрываю их ментальной иллюзией.