К черту все это. Я полностью за то, чтобы женщина сама принимала решения, но это становится нелепым.

Повернувшись, я подхватываю ее на руки. Я ожидаю услышать выговор, но вместо этого ее голова падает мне на плечо, и я понимаю, что она потеряла сознание.

Двери открываются на первом этаже, и, вздохнув, я иду к выходу. Подойдя к гольф-кару, я смотрю на открытые борта машины.

Да, это будет проблемой. Кассия легко выпадет.

Расправив плечи, я сажусь за руль и сажаю Кассию к себе на колени, а затем прислоняю ее к своей груди. Я держу ее левой рукой, а правой управляю машиной.

Я наслаждаюсь звуками природы, пока мы медленно движемся к другой стороне острова, но уже через две минуты после начала нашей десятиминутной поездки Кассия начинает шевелиться.

Я сбавляю газ, и кар замедляет ход. А после осматриваю ее лицо.

Ее ресницы чуть приподнимаются, и на долю секунды она выглядит сонной, но затем печаль и боль возвращаются к ней, и черты ее лица становятся жестче, а глаза темнеют.

Ее взгляд скользит по нам, прежде чем она понимает, что сидит у меня на коленях. Когда она спрыгивает с меня, я качаю головой, потому что ей не следует двигаться так быстро. Швы могут разойтись.

Ей не удается даже минуту простоять на ногах, прежде чем она кладет руку на кар для опоры.

— Залезай, — бормочу я. — Пока ты снова не потеряла сознание.

К счастью, она не спорит, и я наблюдаю, как она медленно забирается на пассажирское сиденье. Она садится рядом со мной и хватается за боковую панель.

Видя, что ей тяжело, я поднимаю руку и обнимаю ее за плечи.

— Просто обопрись на меня, чтобы не выпасть из машины.

Ее рука прижимается к моим ребрам, но она не отталкивает меня. Вместо этого она спрашивает:

— Почему ты так настойчиво предлагаешь свою помощь?

— Потому что мне бы не хотелось видеть, как ты умираешь, после того как я дважды спас тебя.

Это не единственная причина.

Как мне объяснить, что я не могу покинуть ее? Я боюсь, что стоит мне оставить ее одну, как кто-нибудь убьет ее.

Мне не следовало оставлять Ронни одну. Они бы не схватили ее, если бы я был рядом и защищал ее.

В голове мелькают образы, и я стискиваю челюсти, крепче сжимая руль.

Вышибив ему мозги, я отпихиваю этого ублюдка от своей сестры. Она чертовски худая, и мне кажется, что они морили ее голодом.

Мои глаза встречаются с ее, и, не видя жизни в ее небесно-голубых радужках, я, пошатываясь, делаю шаг назад.

— Вероника, — стону я, прежде чем броситься вперед. Я прижимаю ладонь к ее щеке и склоняюсь над ней. — Ронни?

Я понимаю, что она уже ушла и что я опоздал, но не могу удержаться и не позвать ее.

Движение привлекает мое внимание, и, когда я выпрямляюсь, ублюдок, только что вошедший в комнату, тянется за своим пистолетом. Не задумываясь, я открываю по нему огонь, а когда они продолжают наступать, я продолжаю убивать.

Когда последний ублюдок падает, я пробираюсь сквозь кровь и тела, чтобы добраться до Ронни, лежащей на грязной односпальной кровати.

Перекинув автомат через плечо, я достаю рваную простыню и оборачиваю ее вокруг ее тела. Подняв безжизненное тело своей сестренки на руки, я поворачиваюсь, чтобы уйти, когда в комнату врывается еще больше мужчин.

С Ронни на руках я не смогу быстро добраться до пистолета. Они убьют меня прежде, чем я успею положить ее на землю.

Один из них присвистывает, глядя на трупы, а затем спрашивает:

— Ты сделал это в одиночку?

Когда я просто смотрю на него, он медленно поднимает руки в знак мира.

— Мы пришли за одной из наших женщин, которую похитили. — Его взгляд останавливается на Ронни. — Твоя?

Я киваю.

Черты его лица напрягаются, а на глаза наворачиваются слезы.

— Я сожалею о твоей потере. — Он качает головой. — Это жестоко, чувак.

Знаю.

Он пристально смотрит на меня какое-то время, а потом спрашивает:

— Что ты собираешься делать?

Я качаю головой, не в силах выдавить ни слова из-за боли, которая пожирает меня заживо.