Тем не менее, речь растрогала, некоторые дяди даже заплакали: «Как же это, первая мрёт, а мы вот что.» Ну и пошли в третий раз. Пошли, хорошо сражались, много потеряли и...
– снова отошли. Отошли мы, очухаться не успели, приказ от главнокомандующего: «Немедленно всей армией отходите через Одессу на север. Немцы вам в тыл зашли.» Вот это уже совсем новость была, неожиданность. Какие немцы, откуда они, чего им здесь надо? Однако начали грузиться на поезда. Грузиться было оно не легко. Не хотят дядьки ехать. Не видят они немца, а дом, румына видно, и не могут понять они сразу, как это можно бросать своё поле и куда-то идти.

Почти всех, однако, уговорили. Одна батарея не поехала. Так и осталась с четырьмя пушками на берегу Днестра продолжать войну с румынами, отбивать свою землю. Уж как мы их уговаривали, ничто не помогло - не убедили. Что было дальше с этой мужицкой, по-своему крепкой батареей, когда ей в тыл зашли австро-немецкие корпуса, а с фронта насели румыны - не знаю. Думаю-разошлись, а, может, и драться со всеми начали.

Мысль бежит, путается. Многое забыто, как-то боишься забыть и остальное.

Так вот было это в одну трудную ночь. Я был дежурный по отряду, лежал на соломе в доме и только и того, что поднимал меня с соломы телефон: то с одной заставы, то с другой звонят - кто по делу «разведка румынская появилась», кто без толку, просто так - грустно слушать ночью редкие взрывы пушечные, тарахтение пулемётов. Замотался я до предела. Да и кто не замотался в эти тяжёлые первые месяцы тяжёлого года!

Утром кто-то будит в сотый раз. Ночь на фронте прошла спокойно. Продрав глаза, передо мной в какой-то синей кофте китаец. Произносит одно слово – «Васика. Я, мой Васики.»

– Чего тебе?
– спрашиваю.

– Китайси надо.

– Каких китайцев?

А он всё своё болтает:

– Китайси надо.

Так я его и не понял. Не понял его и наш «Дегенарм.» Слово это все говорили, но никто его не понимал.

Часа через два тот же китаец вошёл в штаб и сразу предложил нам выйти во двор. Вышли и поняли: на дворе выстроилось человек 450 китайцев. На выкрик «Васики» они выстроились в шеренгу. Оказывается, румыны по подозрению в шпионаже расстреляли трёх китайцев. Китайцы в тылу фронта работали на лесных разработках, вот они разозлились на румын и пришли к нам.

Голые они были, голодные. Страшно было на них смотреть.

Людей у нас было мало, оружия много не вывезешь, всё равно бросать придется. Ну и решили мы - чем не солдаты. Будущее доказало, что хорошие они солдаты были... Обули, одели, вооружили. Смотришь - не батальон, а цацка. Вот меня и назначили ими командовать. И послали нас на оборону старой тираспольской крепости.

Помощниками у меня были - первый знакомый «Васика» и один китаец Сен-Фуян, который называл себя капитаном китайской службы. Он, собственно, и командовал, а я так - высшее руководство осуществлял. Сначала они меня не понимали, я их тоже не понимал, и договориться было трудно. Начнёшь «Васике» - толмачу рассказывать - он был толмачом, потому что лучше других говорил... жестами, и настоящее комедийное действие получалось.

Как полагается вообще умным воинам, мы, получив приказ занять крепость, двинулись туда колонной, впереди которой на лошади величиною с большого пса (заамурские - злые лошади, умные, но злые) я, Сен-Фуян и «Васика.» Дорога в крепость местами шла чистым полем и тут румыны тщательно нас обстреливали. Раздавалась пушечная команда и народ довольно неплохо, по-своему, приучался к местности.

Итак, первое «умное дело», сделанное батальоном под моим руководством с помощью китайского «капитана», было движение колонной под огнём по ничем не защищённой местности. Второе - мы расквартировали свой штаб в пироксилиновом погребе с многоаршинными стенами и позже должны были оттуда выбраться, потому что ни один телефонист не хотел туда провести провода. Что - правда, надо здесь заметить, что все здания были сожжены. Поселились мы в крепости, начали привыкать. Неудобное было наше место - мы внизу, румыны выше. Вот нас и видно. Как только кого заметят, одного или группу, сейчас же и стреляют. Наши стойки стояли над берегом, проверял я их довольно часто... Поедешь как-нибудь без «Васики», оставишь коня какому-нибудь «ходоку» на заставе, сам пойдёшь. И тогда и беды не оберёшься. Всюду тебя не пускают: сначала нацелит на тебя винтовку, орёт «не хади». Потом узнает - улыбается во весь рот: «капитана, хади» - и всякие там учтивости. Осмотришься всюду, заморишься, возвращаешься к лошади, опять «не хади», опять нацеленная винтовка. Только и смотри - бабахнет. Ты «капитана», а он тебя... не узнаёт. Очень тяжело было по первому времени. Потом уже начали узнавать, каждый знал, и не хвастаясь скажу - любили меня... А хлопот было много.

Простояли мы до самого приказа муравьёвского, а там и арьергарды отступили. Штаб, артиллерию и ещё, не помню что-то, в эшелонах пустили, а нас походом. Мы и прикрывали.

Хорошо, гарантированно прикрывали. Китаец - он стойкий, не боится ничего. Смерти не боится. Брат родной погибнет в бою, он и глазом не моргнёт: подойдет, глаза ему закроет и всё; снова возле него сядет, в фуражке патроны, а он спокойно стреляет. Когда он понимает, что перед ним враг (а наш тираспольский китаец понимал это - много над ним румыны издевались, били), то плохо тому врагу. Китаец будет сражаться до последнего.

Я не помню, как называется небольшая станция, не доходя до Одессы, где мы столкнулись с немцами. Немцев было много, и они победили нас, но мы сражались хорошо, потеряли много и на нужное время задержали врага. Мы уже отошли и подсчитывали раненых, потери убитыми и пулемётами. Убитых было много и пулемёта одного не хватало, все знали, что, раз не хватает, значит не иначе, как пулемётчиков убило. Через двенадцать вёрст на отдыхе ночью к нам вернулся пулемёт с тремя мужиками. Начальник пулемёта был тяжело ранен, два других притащили и его, и пулемёт не бросили.

В то время это была чрезвычайная вещь. Тут рядом целые склады оставляют старые царские полки, пулемёт иногда за пять рублей можно было купить, а то и дешевле, пушку можно было сторговать за такие же деньги. А они товарища раненого и оружия своего не бросили.

После этого боя батальон ещё крепче стал. Родные они нам стали, близкие.

Только раз несогласие было. Получали они жалованье по 50 рублей и к этому очень уважительно относились. Жизнь легко отдавали, а плати вовремя и корми хорошо. Так вот в бою мы, наверное, человек восемьдесят потеряли. Приходят ко мне их уполномоченные и говорят, что их нанималось 530 человек и, значит, за всех я и должен платить. А кого нет, то остатки денег, которые им приходились, они между всеми поделят.