Долго я с ними морочился, убеждал, что некрасиво так, не по-нашему. Тем не менее, они своё получили. Второе доказательство привели. Нам, говорят, в Китай семьям убитых посылать надо.

Пришлось первые месяцы платить, отучили только потом.

Много хорошего было у нас с ними за этот долгий тяжёлый поход через всю Украину, весь Дон, в Воронежскую губернию. Большинство их погибло, но об этом дальше.

Я ничего почти не сказал об основе отряда. О тех, благодаря которым и удалось сложить довольно крепкий кулак, тысяч на пятнадцать уже тогда, в январе 1918 года, и не только сложить, но в значительной своей части и сохранить на протяжении всей гражданской войны.

О заамурцах. На румынском фронте было несколько конных заамурских полков. Мне довелось близко знать пятый и шестой конные полки, из них пятый - наша прочная основа.

Ещё в Бессарабии пятый был единственной крепкой подпоркой большевиков. Все офицеры из него тайком сбежали, но от этого полк не только не расстроился, но окреп. На сотнях у него стояли старые унтера, полком командовали тоже они. Все они были наши, мужицкие командиры, впоследствии из них стали замечательные коммунары и многие, пожалуй, почти все, погибли в боях за рабоче-крестьянское дело. Из 30-40 командиров живых я знаю только двоих: Кокарева, да и тот дырявый, две пули прошли через лёгкие около сердца, искалечили человека, кашляет, всё хрипит, грудь ему болит, и Медведева - пулемётчика, начальника команды, потом командира полка, бригады. Этот тоже покалечен, рука перебита. Но этот и сейчас в армии.

А политические организаторы этого славного полка все погибли. Погиб комиссар Ваня Рожков, заядлый большевик. Погиб уже под конец гражданской войны под Мелитополем - ногу пушечным выстрелом отбило. Врача не оказалось поблизости, ну и погиб, а война же через две недели и кончилась. Здесь он уже командовал дивизией второй Блиновской, а до того всё политработником, комиссаром был.

Милешин - секретарь нашего коллектива большевистского, умнее всех нас был и большевик постарше, очень мы его любили, слушали. Этот от Краснова погиб. Зарубили казаки.

Туровой - помощник командира, Гожий... и не сосчитаешь хорошо боевых товарищей, которые один за другим переходили из взвода на эскадрон, из эскадрона на высшую должность командира полка и потом, или до этого, честно сражаясь за революцию, погибали.

Ещё один эпизод, ярко описывающий состояние части нашего отряда.

Наряду с иногда очень большой боеспособностью - произвол и анархия овладели за первые месяцы жизни наших частей. Почва для провокации была наилучшая.

После боя, о котором я писал, с большим крепким отрядом я прибыл в штаб отряда, оставив свой батальон в нескольких верстах в селе на отдых. Рассказал, как было дело. Залез в вагон и не заметил, как заснул.

Разбудил меня какой-то гомон, невнятный шум. Позднее я не раз слышал этот гомон недовольной спровоцированной толпы. Дело было очень обычное - бессарабцы надднестрянские не понимали, куда они идут, не поняли, почему они прекращают борьбу за свои села.

Проснулся я, вышел на дорогу и увидел большую злобную толпу надднестрянцев, которую подзуживал с трибуны провокатор Чернов.

– Куда же это, товарищи, мы идём и как это нас легко обманули и увели с берегов наших? Кто это, товарищи, и за сколько они нас продали? Действительно, кто... Нас продал штаб, и надо нам идти спросить, за сколько продал, спросить нашими штыками.

Тогда я ещё не понимал, как надо в таких случаях делать, видел опасность, видел провокацию, был молод и горяч, продрался к трибуне, вскочил на неё и, как только он закончил, начал своё.

Говорил, что правильно - продают нас, но продаёт не штаб, который ведёт нас от опасности, который ведёт на организацию красных полков, на то, чтобы потом бить врагов наших, а продают Черновы. Служат Черновы эти, сознательно или бессознательно, помещику, румыну и немцу, разбивают единство и нашу силу. Говорил убедительно и зажигательно.

Повлияло... Только что всё гаркало: «правильно, пойдём со штыками, спросим», похвалили Чернова, а тут уже пристают на мои слова. Успокоились и разошлись.

Но это только начало. Всё как будто успокоилось. Вызвал меня кто-то из Одессы к телеграфу. Разговор был деловой. Телеграф далеко от вагонов, с версту. Не успел я разговор закончить, как распахнулась дверь, появился Чернов, а за ним взвод человек тридцать. Он только рукой ткнул – «вот он, взять его, шпиона.»

Запомнил он свою обиду. Не мог словом победить - решил иначе.

Я и слова не успел произнести - схватили и на двор. В то время люди были как звери. Попадись им человек, ткнёт на него кто-нибудь, а особенно свой командир - убьют, замучают.

Ведут меня путями. На смерть бьют. Не только те, что ведут, но и те, что сотнями слоняются по путям.

Вот, подойдёт, примерится справа, да как двинет - клонишься на бок, падаешь, второй слева. Так и клонишься то на один, то на другой бок, а часовые прикладами подгоняют. Наклонишься от удара, он как сунет прикладом ниже лопатки - всё в тебе лопается, а идешь. Били кто руками, кто прикладом, вели расстреливать, и все довольны были.