Я думала, что Герасим будет жить в комнатушке вроде той, где я проснулась. Но в его распоряжении оказалось помещение раза в два больше. Впрочем, дело было не в особых привилегиях дворника, истопника, конюха и сторожа в одном лице. Судя по лавкам, тянувшимся вдоль стен, и нарам в два ряда посреди комнаты, когда-то оно предназначалось для куда большего количества людей. Выслушав меня, Герасим энергично хлопнул ладонью по лавке.

— С тобой? — уточнила я.

Дворник кивнул.

— А постельное белье?

На его лице отразилось изумление.

— Ну, подушка, одеяло, пододеяльник.

Он беззвучно рассмеялся. Свернулся на лавке, подложив под голову руку.

— Мягче всего — рука, как человек ни ляжет, а все руку под голову кладет, — вспомнила я слова из старой сказки.

Герасим кивнул. Вытащил из-под лавки сундук, достал оттуда лоскутное одеяло.

— И второе найдется?

Он снова кивнул.

— Хорошо, тогда скажу ему.

Дворник покачал головой, стукнул себя в грудь.

— Сам скажешь?

Что ж, одной заботой меньше. Да и сотский наверняка будет чувствовать себя спокойнее среди равных, а не с господами. Осталось устроить их, но об этом я подумаю после ужина.

— К слову, что такое копорка? — спросила я, когда мы расселись за столом.

— Копорский чай, — ответила Марья Алексеевна. — Для тех, кому настоящий хатайский чай не по карману, хоть какая-то замена. Но правду говорят — копорское крошево и кисло, и дешево.

— А из чего его делают?

— Из кипрея.

— Но чай из кипрея совсем не такой!

Кстати, если окажется, что и мне настоящий чай не по карману, можно будет в самом деле заготовить кипрей. Не так уж и сложно: отделить цветы от молодых побегов, зелень немного перетереть в ладонях, дать ферментироваться в прохладном месте, а потом измельчить и высушить. Да даже если и не экономить, такой чай сам по себе хорош — мягкий, слегка терпкий, но без горечи, с травянисто-медовым послевкусием. И давление не нагонит… Впрочем, об этом мне пока беспокоиться не стоит. В любом случае тот иван-чай, который знаю я, даже в сухом виде не походит на эту… копорку.

— Не знаю, другого я не видывала, — пожала плечами Марья Алексеевна. — Да и был бы он другим, как бы его шельмы-купцы за хатайский выдавали?

Я недоуменно посмотрела на нее, и генеральша добавила:

— Но об этом ты лучше графа спроси, это его епархия.

— В самом деле, мошенники часто выдают копорку или рогожку за настоящий чай. — сказал Стрельцов

— Рогожку? — переспросила я.

— По имени Рогожской слободы в Белокамне. Там источник этой дряни. Спитой чай собирают по всем городским трактирам, вываривают с железным купоросом для цвета, а потом сушат и продают под видом настоящего чая.

— Это же чернила, самые натуральные! — возмутилась я.

Сульфат железа плюс дубильные вещества — чернила и есть.

Стрельцов хмыкнул:

— Когда мошенников заботили те, кого они обманывают?

— А как делают копорку?

— Из старых, осенних побегов кипрея. Сушат, заваривают кипятком, перетирают с землей или торфом, чтобы прокрасилась…

Так вот почему эта гадость так пачкалась!

— Снова сушат, просеивают, чтобы убрать лишнюю землю, и вот, пожалуйста, копорка. Кто не слишком наглый, тот на восемь частей чая добавляет две — копорки или рогожки. Но то, что было в комоде вашей тетушки…

— Вы видели?

— Конечно, я же обыскал всю комнату. Словом, то, что лежало в комоде, делал какой-то совершенно бессовестный пройдоха — там хатайским чаем и не пахнет.

Нет уж, не буду я Герасиму эту гадость отдавать. В помойной яме ей самое место.

— И, если вы не против, давайте сегодня больше не будем о моей службе и мошенниках. — Стрельцов вежливо улыбнулся.

— Конечно.

Ужин неспешно потек дальше.

Варенька что-то щебетала об учителе танцев, Марья Алексеевна время от времени вставляла реплики, поддерживая беседу и давая возможность графине продолжать заливаться соловьем. Я не слушала, молча потягивала горячий травяной отвар с медом, наслаждаясь теплом, покоем и возможностью немного отдохнуть, прежде чем снова хвататься за дела: посуда сама собой не вымоется, да и о завтраке стоило подумать с вечера, чтобы не ждать его потом за обедом.

Исправник тоже молчал. Лицо его словно бы осунулось, вокруг глаз залегли усталые морщинки — похоже, не только мне этот день дался слишком тяжело. И все же его шейный платок оставался завязан безукоризненным узлом, мундир был по-прежнему застегнут на все пуговицы, а спина держалась идеально прямой, будто не в деревенском доме он сидел, а на посольском приеме, и, глядя на него, я невольно вспоминала старую шутку о дипломате, который не выпустит из глаза монокль, даже когда его исподтишка пнут под зад.