Она покачала головой:

— Я теперь не уверена в этом, Эрнест. Но пути назад уже нет.

В это время официанты принесли смену блюд, и Клер стала изучать, насколько ей нравятся кушанья. Эрнест стоял, прислонившись к стене, и сложив руки на груди. Он удивлялся переменам в ней. В Петербурге Клер казалась ему холодной меланхоличной красавицей, эдакой снежной королевой, сейчас же перед ним была совсем другая женщина — деятельная, переменчивая и веселая. Вот только что она сидела хмурая и раздражительная, а сейчас уже радостно выбирает, что ей по вкусу из предложенных блюд, и на лице ее нет никаких признаков былой меланхолии.

— Все, что рассказали — это какая-то несусветица, — сказал Эрнест, когда официанты удалились, а ему самому удалось наконец-то немного успокоиться, — но я не имею причин не верить вам. Тем не менее, должна же быть какая-то логика у событий.

Клер пожала плечами:

— Мне тоже кажется, что нет логики. Но мне нужно как-то во всем разобраться. Если Кузьма Антонович не женится на мне, то шансы мои выйти замуж равны нулю. И тогда я совершенно не знаю, что мне делать.

Они помолчали. Эрнест сжал губы, размышляя, а готов ли он отдать ее Кузьме Северину, если тот сам так глупо упустил ее? На что он готов, чтобы Клер навсегда осталась с ним, а не вернулась в Петербург к родителям и жениху? Один раз он отказался от нее, развернулся и ушел, уехал в глушь, но теперь, когда Клер сама приехала к нему, когда они целовалиь в домике, сможет ли он отдать ее руку Кузьме Антоновичу, развернуться и уйти? Мысли его скакали, как белки, а Клер, ничего не подозревавшая о его душевных метаниях, с удовольствием приступила к еде, поскольку день клонился к вечеру, а последний раз она нормально ела вчера утром. Теперь, когда Эрнест согласился заботиться о ней и не сбежал после ее рассказа, настроение ее было превосходным. Она переждет бурю, а потом выйдет за Кузьму и жизнь наладится. Не будет в ее жизни больше майора Патова, не будет никаких кладбищ, церквей и неизвестности. Имя госпожи Севериной сделает ее неуязвимой.

Ланин сел за стол, но не притрагивался к еде. На лбу его появилась глубокая складка.

— Клер, меня заинтересовала одна вещь в вашем рассказе, — сказал он, так и не придя ни к какому выводу, — этот синий шарфик, которым бредит Кузьма Антонович, что это такое?

— Синий шарфик? — Клер подняла голову от тарелки с ухой, — это шарфик, который мне подарил Кузьма, а Ольга стащила. Он почему-то все время вспоминает его.

Бабка Матлена обладала длинными седыми косами, которые были все сплошь перевиты лентами с подколотыми к ним разными безделушками. Передник в красную полоску был давно не стиран, а синий жилет, подбитый мехом, весь расшит бисером. Клер даже залюбовалась тонкой работой, она сама любила вышивать бисером, и ей было интересно разглядывать узоры. Высокая и худая, она двигалась быстро и ловко. По-русски говорила Матлена бегло и достаточно правильно. В юности проработав горничной в большом купеческом доме, она сумела изучить и язык, и нравы своих хозяев, и теперь первым делом поставила самовар, а уж потом стала расспрашивать, что привело к ней красивого господина и его спутницу под густой черной вуалью.

Дом, в который пригласила Матлена молодых людей, состоял из длинного коридора двери из которого вели в многочисленные комнаты. Клер и Эрнест оказались в небольшой комнате с печью и столом, где стоял самовар, а под потолком висели пучки сухих трав. Маленькие оконца пропускали хмурый свет в помещение, практически не освещая его, и поэтому, да еще и по причине, которая привела их в этот дом, им обоим стало не по себе.

Слава Матлены шла по всему Выборгу. Знали ее, как знахарку, которая и с травами дружит, и с духами леса ведет беседы. Решив, что именно Матлена может разрешить загадку синего шарфика, Эрнест привез Клер в небольшую деревеньку, затерянную среди елей и болот. В конце концов, надо же им с чего-то начинать, иначе они никогда не докопаются до сути.

Пересказав историю болезни Кузьмы Антоновича в том виде, в котором изложила ее Клер, Эрнест ожидал ответа старой финки.

Метлена что-то забубнила на финском, ушла в другую комнату. Вернулась она с бархатным вытертым мешочком, развязала завязки, и протянула его Клер.

— Возьми, милая, камешек, да поглядим, что там за история.

Клер обернулась к Ланину, но тот кивнул, и она засунув в мешочек руку, вытащила камень.

Камень был зеленоватый, граненый, и на гранях его вырезаны были какие-то символы.

Старуха повертела камешек в руках, и обратилась к Клер.

— Нехорошо твое дело, милая. Втянули тебя в плохое дело. Да и ты не причем, только используют тебя, а кто-то сердится на тебя, и на себя сердится.

Клер молчала, только смотрела на Эрнеста, чье лицо в полумраке комнаты казалось совсем белым.

Тем временем бабка Матлена зажгла свечу, поставила на стол. Потом разложила салфетку, и выкинула на нее камешки из мешочка. Камешки покатились, розовые, серые, зеленые, синие, играя гранями в свете свечи.