Конец 19 века, Санкт-Петербург
Красавица Клер живет с родителями и сестрой Ольгой, но в силу своего характера плохо сходится с людьми. Она помолвлена, но замуж не спешит. Клер сама не знает, чего хочет, пока в судьбе ее не появляются два человека, которые ищут ее любви. Один — молодой и красивый, другой — знатный и богатый. Оба стремятся завладеть ее душой, только цели у них разные...
Глава 1
Осенний Петербург – это нечто совсем особенное, не похожее ни на один город ни в какое время года. Нечто особенно мерзкое и слякотное, когда с неба сыпется непонятная грязь, мокрая и влажная, и оседает на улицах, окнах и лицах прохожих. Это противный пронизывающий до костей ветер, дующий то с Ладоги, то с залива, но с одинаковым результатом: резкий и колючий он создан для того, чтобы как бы ты тепло не оделся, все равно почувствовал себя маленьким и беззащитным.
Так думала Клер, стоя у окна пасмурным осенним днем, и смотря на наклонные фигуры людей, борющихся со встречным ветром. Напротив нее, на фасаде дома Рябушкиных, мерзли несчастные обнаженные нимфы. Вода в Мойке билась о гранитные берега, будто готовая разбить сковывающие ее барьеры, и не понятно было, что это стучит в окна дома, за которыми стояла закутавшаяся в шаль красавица Клер: брызги волн реки или мелкий дождь, словно процеженный сквозь сито.
Мысли Клер нельзя было назвать радостными. Она думала о том, что за осенью, холодной и сырой, придет зима, которая, кажется, длится вечно. Вечно будут затягивать небо эти серые низкие облака, нависающие над городом, только дождь превратится в снег. За зимой последует весна, слякотная, грязная. Растаяв, снег выпадет вновь, и так много раз, пока, наконец, не придет май, и не зарядят дожди. И на протяжении всего лета дожди не пустят на небо солнца, будут стучать по мостовой, расплываться кругами в воде Мойки. Нимфы на фасаде дома напротив будут мокнуть под ними, с тоской смотря на свое отражение в мутной воде, и вспоминая яркое солнце далекой теплой родины.
Клер поплотнее завернулась в шаль. Она не любила Питер за его погоду, всегда плохую, за его каменные дебри, за шум колясок на мостовых, за толпы народу, спешащего по своим делам. Она чувствовала себя потерянной среди множества себе подобных, ненавидела шумные улицы и многолюдные модные магазины, которые так любили ее мать и сестра.
Сегодня выдался какой-то особенно промозглый день, и даже теплая шаль не помогала согреться. В доме было тоже холодно, будто сырость проникла и внутрь, не считая преградой стены и окна. Слышались звуки музыки – это, конечно, играла мать, которая не могла и дня прожить без фортепиано, из коридора доносились голоса служанок, которые весело болтали и смеялись. Из гостиной, где сестра Клер Ольга принимала своих подруг, доносились веселые голоса девиц. Они смеялись, обсуждая предстоящий прием у Саниных, куда созвали весь цвет общества. Среди всех имен девушки чаще всего произносили имя майора Патова, о котором говорили только понизив голос, давясь сдерживаемым смехом. Мари Санина доверительно сообщала подругам, что оный майор Патов лично пришел поблагодарить их за приглашение и даже поцеловал на прощание ее, Мари, руку.
Веселый голос Мари звонко разносился по всему дому, хотя она и старалась говорить как можно тише. Клер не могла не вслушаться в ее слова, прерываемые иногда только смехом или замечаниями подруг. И вдруг она подумала, что все в этом доме, кроме нее, веселятся. Всем, кроме нее тепло. Никто не смотрит на воду Мойки, никто не думает о том, холодно ли скульптурам на фасаде дома Рябушкиных, и о том, что скоро зима, и что еще очень нескоро вернется ушедшее лето. Она стянула шаль у шеи, повернулась от окна. Не зная, чем себя занять, Клер прошлась по комнате, считая шаги. На столе лежала раскрытая книга, брошенная ею на середине. Клер подняла книгу, пробежала глазами несколько последних строк, и положила ее обратно. Ее совсем не интересовала придуманная жизнь, а настоящей она за свои двадцать лет так и не узнала.
— Я надену платье из белого атласа с голубыми цветами, а к поясу подколю букет фиалок, — слушала она голосок Аликс Гебриной, — мне так идет голубой! Вот и маменька говорит, и обещала дать мне нитку жемчуга, чтобы оттенить цвет волос!
Аликс была смуглая и черноглазая, как цыганка, но считалась чуть ли не первой красавицей. Клер не любила ее, как не любила всех задавак, хотя понимала, что ее нелюбовь вызвана скорее жизнерадостностью и яркой красотой Аликс, чем какими-то другими ее качествами. Не то чтобы Клер завидовала ей, она не могла завидовать Аликс из-за красоты, скорее всего они просто были слишком разные, чтобы понять друг друга. Вот и сейчас услышав ее голос, Клер взяла книгу и прошла в другую комнату.
— Клара Ивановна, к вам гости, — раздался голос старой горничной, Анфисы Никитичны, которая появилась сзади как всегда неслышно в своих мягких туфлях и неизменном белом переднике.
Клер обернулась. Она меньше всего была сейчас расположена принимать гостей, но подумала, что возможно, это хоть немного развеет ее скуку и тоску. Тоску? Она не тосковала, но больше никак нельзя было назвать то ощущение пустоты и скуки, от которого становится горько во рту.
— Кто, Анфиса?
— Кузьма Антонович пожаловали.
— Проси.
Она вернулась в гостиную и облокотилась о стол тонкой рукой. Шаль сползла ей на плечи, и один ее конец упал на пол.
Многие считали, что Клер не понимает своей красоты. Но они ошибались. Клер прекрасно понимала, насколько она красива. Ей неустанно повторяли это все, кто видел ее, все, кто был в нее влюблен. Ей присылали цветы совершенно незнакомые люди, ей посвящали стихи, ей признавались в любви. Возможно, она именно потому и согласилась на помолвку с полковником II гусарского полка Его Императорского Величества Кузьмой Антоновичем Севереным, что он совершенно явно не был в нее влюблен. Он не писал ей стихов (он вообще их не писал), не смотрел измученным взглядом голодного пса. Их отношения можно было назвать товарищескими, и Клер нравилось то, что только с Кузьмой Антоновичем она могла разогнать свою вечную скуку. Когда он входил, она ощущала будто бы свежую струю воздуха, которая напрочь разгоняла горький мрак вокруг нее.
Вот и сейчас она обрадовалась его приходу. Он был старше ее на десять лет, темноволосый, с бакенбардами и широкими бровями, сросшимися на переносице. За эти брови ее сестра прозвала его берсекром, но Кузьма Антонович не обиделся, а вроде бы даже загордился. Ольгу он постоянно поддразнивал, за что та на дух его не переносила и за глаза называла занудой.
Кончено, на взгляд Ольги он и был занудой. Он постоянно говорил о чем-то более серьезном, чем балы и маскарады, платья и жемчужные ожерелья. Но Клер находила его общество интересным. Целыми часами они могли говорить обо всем на свете, и всегда их взгляды совпадали. Три года назад они объявили помолвку, и между ними был заключен тайный договор, который Клер называла Тайным пактом, о том, что помолвка может быть расторгнута при желании одной из сторон. Поклонники ее об этом не знали, а ее несвобода сильно мешала им приходить каждый день с предложениями руки и сердца одно нелепее другого. Родители Клер были тоже довольны, так как Кузьма Антонович был им сосед по имению, которое по завещанию отходило Клер, и после свадьбы оба имения должны были объединиться в одно. Оставалось только гадать, зачем помолвка нужна была самому жениху. Толи ему льстило, что за него согласилась выйти такая красивая девушка, которая могла бы сделать благодаря своей внешности намного более выгодную партию, толи он скучал, толи еще что. Но он был доволен, и все вокруг были довольны, поэтому жили ожиданием свадьбы, которую Клер обещала назначить на следующий год. Она сама не знала, что ее удерживает от замужества, но старалась протянуть с ним как можно дольше. Может быть, она надеялась встретить любовь, в которую уже давно не верила.