Я открыл папку, где обнаружил длиннющее резюме. С фотографии на первой странице на меня смотрели огромные, подведённые яркой тушью глаза из-под копны чёрных волос.

«Томоко Химэсама», гласила подпись под фотографией, «23 года».

— Сколько? — подскочил я. — Да она же старуха! Где вы видели айдору старше девятнадцати?

— Примерно каждая вторая, — сообщила Намия, потягивая вишнёвый сок. — Отличная девушка, великолепный idol material, в самом расцвете сил. По крайней мере, она не будет изводить тебя детскими капризами.

Я пробежался по досье: школа с углубленным музыкальным образованием Кокубудзин, средний балл — А+ (то есть пять с плюсом по-нашему, перевёл я сам себе). После окончания школы целый год путешествовала, затем три года училась в Имперском колледже. Я протёр глаза, чтобы убедиться, что мне ничего не чудится. Но буквы остались на месте: Imperial College, London, специальность — история немецкой литературы. Судя по резюме, Томоко-тян владела тремя языками, помимо японского — английским, немецким и французским, увлекается сочинением стихов и хореографией, а также «мотивирована реализовать свою мечту и стать лучшей айдору-певицей Японии».

— Откуда вы взяли такую красотку и почему вы отдаёте её вчерашнему стажёру? — спросил я. — Здесь где-то подвох.

— Ради этой красотки я искала человека, который чуть-чуть разбирается в индустрии, имеет принципы и не носит на глазах шоры «хороших практик», которые работают со всеми, кроме Томоко, — сказала Намия. — У неё очень солидный отец, с которым я тебя попозже познакомлю. Но если тебе не нравится, можешь класть пропуск на стол и валить на все четыре стороны.

Намия поведала, что Томоко-тян — дочь некоторой важной шишки («и послушай меня сразу: не пытайся её пробивать — когда придёт время, я сама тебе скажу»). По словам моей начальницы, отец души не чает в своей дочурке, исполняет каждый её каприз и готов выложить баснословные деньги, чтобы дочка добилась успеха, но только если увидит прогресс.

— Кстати, о прогрессе, — подытожила Макаба-сан. — На часах почти одиннадцать, а встреча с дебютанткой назначена на девять. Только не говори мне, что она тоже попёрлась на пятьдесят второй этаж?

Я принялся звонить по всем номерам из резюме, но безуспешно: трубку никто не брал. Намия написала на листочке ещё один номер — по её словам, все предварительные договорённости она заключала через секретный контакт. На десятом звонке кто-то наконец ответил. Я орал в телефон «Алло? Томоко-сан, это вы?», но по ту сторону звучала глуповатая электронная музыка, сквозь звон бокалов кто-то что-то шептал, и вместо членораздельного ответа мне досталась смесь звуков дионисийского пиршества и АСМРного облизывания трубки. Взбешённый, я завершил звонок. Пока я заказывал у официанта ещё одну порцию чая (с двойной мятой, чтобы успокоить нервы), мне прилетело сообщение, разукрашенное розовыми сердечками:

«Ой, вы из шайнин стар? Я сейчас в ресторане Кузуки, приезжайте»

Намия сказала, что поймёт, если я напишу заявление об увольнении прямо сейчас.

— Чёрта с два, — сообщил я, преисполнившись корпоративным духом. — Не раньше, чем научу эту девицу уважать нашу организацию.

В качестве утешительного приза Намия оплатила такси. Аргумент о том, что я потеряю сознание, если ещё раз увижу лестницу или эскалатор, сразил её наповал. Жёлтый автомобиль подъехал прямо к кафе. Тихонько переступая с ноги на ногу, я загрузился в него, мысленно проклял природу, которая не дала человеку крыльев, и покатил по полуденному городу, задыхаясь дующими прямо в кабину выхлопными газами.

Ресторан «Кузуки» оказался огромной стеклянной витриной, которая занимала целый первый этаж небоскрёба в самом центре городе. На вывеске, стилизованной на манер западных каллиграфов, я обнаружил звезду «Мишлен». Я двинулся в дверь, но путь мне преградил двухметровый охранник с торчащей из-за уха гарнитурой:

— Ты куда, мальчик? — прогрохотал он, глядя на меня. — Сегодня мест нет. Сходи в раменную напротив.

Я вдруг ощутил прилив ярости и мысленно признался себе в том, что прямо сейчас готов задушить кого-нибудь голыми руками. Чёрт побери, как же всё было просто в прошлой жизни: школа, оценки, отец иногда даёт денег, у Гурудзи можно стащить пакет чипсов. А теперь проклятый мир хочет, чтобы я решал проблемы, которые не сам себе создал… и даже не даёт мне нормальных инструментов.

— Слушай сюда, кр-р-ретин, — выпалил я, рыча настолько яростно, насколько позволял тембр голоса.

Я достал из кармана визитку Shining Star и сунул ему под нос.

— Сейчас там сидит моя протеже и занимается чёрт знает чем. Я сейчас зайду внутрь и вытащу её, потому что это — моя работа. Можешь торчать на проходе, но если я не вхожу — разбираться будем не мы с тобой, а моё начальство с твоим. Если ты готов к последствиям — давай звонить, а если нет — пошёл прочь с дороги, потому что я сейчас чертовски взбешён.

Мне вдруг подумалось, что пищащий школьник, смешно размахивающий руками и угрожающий последствиями амбалу вчетверо крупнее его — зрелище настолько абсурдное, что в него можно даже поверить. Охранник набрал кого-то на рации и вмиг подобрел:

— А, так вы к Томоко-сама, — сообщил он. — Сразу бы сказали, чего ругаться-то. Я вас провожу.

Охранник провёл меня за бар и кивнул на разукрашенную готическими узорами дверь; из-за двери доносились пронзительные анимешные звуки. Я вошёл внутрь. Воздух был пропитан ароматами всех видов алкоголя сразу — пиво, вино, сакэ, от которых мне сразу же поплохело. Посреди батареи посуды торчала хрустальная головка водочной бутылки. За столом сидели три девицы, все в вечерних платьях. Четвёртая девица скакала возле телевизора с микрофоном в руках, на экране которого бежали белые полоски караоке и творилась вакханалия из летающих звёздочек, радуги и синих волос. Длинные чёрные волосы, свисающие до пояса, были схвачены резинками в трёх местах и взлетали в стороны, словно кнут, выделывающий фигуры высшего пилотажа. Девица распевала анимешный опенинг из смеси японских и английских слов: