— Зверь всегда справится.

— А почему бы мне не остаться здесь с Волком?

— Нельзя и все.

В конце концов она сдалась. Лоренцу было разрешено остаться дома. С собакой. Вальтер расхныкался. А Катарине и Генриху было только кстати. Их брат Лоренц любил поважничать перед ними. Особенно в присутствии других людей. Так что пусть уж он лучше останется дома.

Мария принялась шить себе из шторы в спальне голубое платье, она возилась с ним, пока не заболели глаза, и продолжала эту работу даже ночью, в свете керосиновой лампы. Это платье она непременно хотела надеть в поездку, а к ней соломенную шляпку с вышитыми на ней маками. До Л. было недалеко, всего лишь несколько километров, но все равно это был выезд. Она вертелась перед зеркалом, вставленным в дверцу шкафа, и осталась очень довольна. Она будет восседать впереди на облучке, рядом с бургомистром. Одной этой картины ей было уже достаточно для счастья.

Она хотела привезти какие-нибудь мелкие гостинцы и детям. В пустующей сахарнице всегда лежали несколько монет, она прихватила их с собой, сунув в сумочку. Эта сумочка была ее гордостью, очень красивая, Йозеф подарил. Она была расшита ракушками, а застежка сделана из перламутра, пришитого красными нитками из неведомого материала, гладкого, блестящего и прочного.

Сестра Марии вышла замуж за коммерсанта, намного старше и намного богаче Йозефа. Он происходил из Рейнталя, и его то и дело посещали предпринимательские идеи. В Рейнтале, дескать, все больше крестьян пристраивают к своим сараям небольшие помещения, рассказывал он, и арендуют вышивальные машины, работы не так много, но она кое-что приносит, вот у тебя и дополнительная опора; и он, зять, хочет завести это и здесь, в Вальде. Он и с Йозефом об этом говорил, это было вскоре после того, как он женился на сестре Марии, специально для этого к ним приезжал, проскакал верхом через весь Вальд на лошади, такой чудесной, что маленький Вальтер громко заплакал от радости, а от волнения он прямо-таки дрожал, когда Каспар, так звали этого человека, который лично Марии торжественно пообещал, что сделает ее сестру счастливой, поднял его в седло и дал Лоренцу поводья, чтобы тот провел по кругу коня с его маленьким братом в седле. Такой человек, как Йозеф, ему как раз и нужен, сказал тогда зять, такой, чтобы умел считать, о нем, дескать, слава идет по всему Вальду. Вот тогда Йозеф и сказал свое первое слово: «Подлиза!» Но разве они не все из этого дремучего дикого Вальда, тут же продолжил зять, где у них наверняка нет никакого будущего, ни у них самих, ни у их детей, и не хотят ли они перебраться в Л., должен же Йозеф подумать о своих детях. У них там уже есть и телефон, и электрический свет. И первый почтовый автобус. Это ли не прогресс! У зятя была еще одна идея, сказала Белла, сестра Марии. Не переехать ли им всем вместе живенько в Брегенц! Всем вместе! Построить большой дом! Основать большое предприятие! Это же новое существование! Совсем другая жизнь! Это было полтора года назад. Теперь Каспар и Белла женаты уже полтора года, а пополнения у них так и нет.

Ровно в половине шестого Мария стояла с Генрихом, Катариной и Вальтером перед домом бургомистра и дергала за цепочку звонка.

Жена бургомистра открыла дверь и хлопнула себя по лицу ладонями:

— Это когда же мы виделись в последний раз? — воскликнула она.

— Да, наверное, с месяц тому назад, — сказала Мария.

— Когда же это кончится, — засмеялась жена бургомистра, — если ты от месяца к месяцу хорошеешь ровно вдвое, Мария! Надеюсь, это не черт что-то с тобой затевает!

Завтрак для детей уже стоял наготове. Для своего мужа и для Марии она приготовила в дорогу жестяные коробки с бутербродами и сваренными вкрутую яйцами.

Бургомистр погонял лошадей, ему хотелось произвести на Марию впечатление — две крепкие лошади с широкими булаными спинами, правая со светлой длинной гривой и таким же хвостом, левая темнее, с гордо вскинутой головой и беспокойнее первой. Мария придерживала шляпу, чтобы ее не сдуло. Она явственно чувствовала, как бургомистр придвигался к ней все ближе, так что стоило пошевелиться — и их бедра соприкасались. Она натянула подол на колени.

— А ты ведь, наверное, хорошо поёшь, — сказал он. — Какая у тебя любимая песня? Запевай, я подхвачу. Я тоже спеть не прочь.

Мария, наполовину всерьез, наполовину в шутку, предложила:

— «Мария сквозь терновник шла колючий».

— Но это же церковная песня!

— Да, это из канона, — подтвердила она. — Но звучит красиво, если ее знаешь.

— Не буду я петь церковную песню, — отказался бургомистр.

— Ну и не надо, — сказала Мария.

Она отвернулась от него, но сделала это так, будто увидела рядом с дорогой что-то интересное.

Повозка мягко катилась на резиновых шинах, это было приятной редкостью, по крайней мере, здесь, в их дремучем Вальде. Дорога шла ухабистая, и только после второй деревни началось гладкое, укатанное покрытие. Время от времени бургомистр привставал на облучке и щелкал вожжами по спинам буланых, сразу же после этого снова садился и как бы случайно оказывался еще ближе к Марии. Она так и знала. Что так будет и по пути туда, и по дороге обратно. Что иногда он будет наклоняться над ней, вроде как надо ему что-то высмотреть с той стороны, лишь бы только к ней прикоснуться как бы невзначай. Но коли из этого не будет ничего большего, то и не в чем его упрекнуть. Ей было интересно, что он еще выдумает такого, чтобы не было похоже на умысел. Или он, может быть, все-таки сделает что-то такое, что намеренно будет выглядеть как намерение. Страха перед бургомистром она не испытывала. Но его дыхание было ей, тем не менее, неприятно. Слишком близко. И не то чтобы плохо пахло. Скорее наоборот. Он посасывал мятные леденцы. Как раз для того, чтобы приятно пахло. Вместе с тем она не забывала, что должна быть к нему приветлива, в конце концов кое в чем на него приходилось рассчитывать. Он помогал семье с продовольствием, нитки и ткань она тоже могла у него попросить при необходимости. И обувку. Генрих не смущался донашивать чужие башмаки, у него и ноги были уже взрослого размера. А Лоренц принципиально отказывался надевать то, что уже носил кто-то другой, а поскольку это всегда было что-то дареное, то принцип Лоренца гласил: не хочу ничего дареного ни от кого, чтобы не чувствовать себя кому-то обязанным. Насчет Катарины были сомнения. Та могла быть упрямой, как Лоренц, но и любила красивое, особенно если оно еще и хорошо пахло. Маленькому Вальтеру было все едино, если это сочтет правильным мама. А еще ведь им понадобятся школьные вещи. Скоро начнется школа.

— Бургомистр, — сказала она, — а ничего, что ты так близко ко мне?

— Извини, — сказал он и отодвинулся.

— Я просто так сказала.

— Совсем не обязательно называть меня бургомистром, — сказал он. — По крайней мере, среди своих.

— Хорошо, Готлиб, — согласилась она.

Спустя некоторое время он сказал:

— Готлиб означает то же самое, что Амадей. Ты это знала, Мария?

— Нет, я не знала.

— Как Амадей Моцарт, — сказал он.

— Нет, я этого не знала, — повторила она.

Бургомистру было дело до всех и до каждого. Она бы могла попросить необходимое и у своей сестры. У той наверняка всего было в избытке. И она бы с удовольствием поделилась. Но тогда Мария была бы по отношению к ней нижестоящая и зависимая. Если я буду с ним совсем такой уж строптивой, размышляла она, это мне тоже ничего не даст. Уж поцеловать меня в щечку он может, если при этом сделает вид, что это лишь дружеский поцелуй, и трогать меня за локоть он может, но не более того, не поднимаясь по руке слишком высоко вверх, а то ведь я под мышками еще и потею, а большего ведь и не нужно для того, чтобы он немного расщедрился, а больше этого он и не сделает. Для себя же я ничего не хочу.