Жанка, та старая стерва, кивнула мне на проходе — впервые за полгода. Просто кивнула. Но этого хватило. Я всё понял. Она видела, курва, нас возле душевой и настучала.

Я выхожу в курилку, один, зажимаю лоб рукой, чувствую, как под пальцами стучит кровь. Я вспоминаю её голос. Вспоминаю, как она лежала подо мной, как стонала сквозь зубы, как цеплялась ногтями за плечи, как будто хотела остаться внутри. Я вспоминаю, как вела себя в кабинете, когда рассказывала про сестру. Когда дрожала — не от страха, от памяти. И я уже не начальник. Я мужчина. Я зверь. Я на цепи, которая вот-вот лопнет.

Если бы мне дали выбор — остаться при звании или трахнуть её ещё раз, забыв обо всём — я бы выбрал её. Я бы выбрал этот взгляд, эту тишину, эту боль, эту правду. Я бы вошёл в неё даже на камеру. Даже если бы за дверью стояли с приказом об увольнении. Я бы трахал её на своём рабочем столе, если бы знал, что это будет последний раз.

Потому что она уже во мне. Не просто в теле. В крови. В голосе. В бессонных ночах. В ярости. Я не хочу быть чистым. Не хочу быть начальником. Я хочу быть её. До конца. До разрушения.

И похуй, кто там слил меня. Виктор. Мурин. Или сама система.

Пусть ломают. Пусть зовут. Пусть ставят на стол приказ.

Я уже сделал выбор. Я уже ебу смерть в лицо, если она встанет между мной и этой женщиной.

И теперь — назад не повернуть.

Я знал, куда еду. Мне не надо было объяснять. Не надо было присылать повестку, не надо было строить интригу. Если вызывают в управление без предупреждения — значит, на столе уже всё лежит. Просто хотят посмотреть в глаза, перед тем как ударить. Это не суд. Это казнь по уставу.

Водитель ничего не спрашивал. Молчал. Дорога тянулась, как кишка. Я курил одну за одной. Ладони мокрые, но не от страха. От ярости. От бессилия. От того, что я не жалею. Ни секунды.

В приёмной пахло дезинфекцией и равнодушием. Кресла обшарпанные, секретарша с лицом, как блок отчуждения. Я сел, куртку не снял. Руки на коленях. Смотрел в стену. Не на часы. Не на людей. В пустоту.

Минут через десять пригласили.

Кабинет — как гроб с кондиционером. За столом — двое. Один в форме. Другой в пиджаке. Столичный чин. Лицо — сухое, выбритое, голос без фона. Бумаги на столе. Папка с фамилией. Фото. Распечатки. Я даже не удивился.

— Владимир Игоревич Горин. Вы привлекли внимание управленческого состава сразу по двум линиям, — начал пиджак. — Первое — несанкционированное изучение архивных дел, не относящихся к вашей должности. Второе — персональные контакты с заключённой. Особые условия, личные посещения, нарушение режима.

Он раскрыл папку.

Там было фото. Я и она. Необъятно интимно. Просто её спина и моя рука. И этого хватило. Ещё — кадры из коридора. Как я открываю дверь, как она выходит. Всё по времени. Всё — "не доказать", но достаточно, чтобы вырвать с корнем.

— Вы трахались с заключённой? — спросил сухо. Ни эмоции. Ни удивления. Просто: подтверди, чтобы было легче списывать.

Я не ответил.

Он кивнул второму. Тот достал документ.

— Приказ. В связи с подрывом дисциплинарного статуса, нарушением субординации, несоблюдением устава и злоупотреблением полномочиями — снять с должности. Отстранить от службы. Без права восстановления.

Погоны сняли молча. На глазах. Я видел, как руки их забирают. Видел, как бумаги кладутся обратно в папку. Видел, как вся моя жизнь складывается в аккуратную кипу, чтобы пыль покрыла её через неделю.

Я расписался. Одним движением.

Никто не смотрел в глаза. И я — тоже.

Выходил в полной тишине. Только шаги. Резина подошв по линолеуму. На спине — холод. В пальцах — пустота. У двери мне кто-то сказал:

— Вы могли просто отвести глаза.

Я остановился. Обернулся. Глянул прямо.

— А вы — могли бы её защитить. Но не сделали.

И ушёл.

На улицу. Под чёртов снег. Без машины. Без формы. Без удостоверения. Без статуса. Но с одним. С её лицом внутри. С её стоном. С её глазами. С её болью, которую теперь я нёс сам.

После его исчезновения тюрьма перестала быть пространством — она стала существом. Дышащим, чёрным, хищным, с голодным нутром, которое тянется за мной следом. Стены, раньше молчаливые, как старый друг, теперь шепчутся. Лампочки мигают, будто моргают с издёвкой. Скрип полов отдается под ногами хрустом чужих зубов. Всё вокруг стало громче, и не потому что звуки прибавились — а потому что тишина ушла. Та самая, которая раньше обволакивала меня, как невидимая броня. Тишина, которую принёс он. Его шаги в коридоре. Его курево. Его молчание у двери. Его взгляд, от которого другие отворачивались, не решаясь глотнуть воздух в его присутствии. Теперь — ничего.