— А вот и он! — выкрикнул отец, когда я вошел в квартиру. — Что, подлец, подставил своего брата? Как не родной! Так и мне ты не родной тогда!

— Аркаша, ну как так можно? — уже рыдала мать.

— Что происходит? И да, я рад, что вы вернулись, — опешил я.

Приехали родные с «югов» — и вместо приветствия сходу затевают скандал. Неожиданно. В таких случаях человек всегда начинает вспоминать, где и когда он сделал что-то плохое, за что его ругают. Я знал точно, что ничего особого, что могло бы взбесить отца, я не сотворил. Ну не из-за еды же (всё-таки мы тут вдвоем столовались) он так взбеленился!

— Отец, прежде чем кричать на меня и доводить до слез маму, объяснись! — потребовал я.

— Я? Это ты должен объясниться, куда влез и чем занимаешься, что тебя сорвиморды дожидаются у парадной! — выкрикнул отец. — И этот твой синяк! Сам вляпался, так не смей никого приплетать!

В голове пазл сложился, но вот рассказывать о своих догадках… А почему бы и нет.

— С меня требовали, чтобы я договорился с тобой, отец, о норковой шубе, чтобы ее после обменять на джинсы и еще какие-то шмотки. Я отказался, — сказал я, раздеваясь.

— Так и надо было меняться! Но брата подставлять… Мое терпение лопнуло, — зарычал, словно зверь, Аркадий Борисович.

— Никого я не подставлял. И прекрати со мной говорить в таком тоне! — резко сказал я.

Из комнаты вышел мой младший брат.

— Они спросили, Чубайсов ли я. Я ответил, что, да. И тогда бить стали. А потом еще три пары джинсов забрали, вельветовый пиджак и футболок восемь штук, — жаловался Артем.

— Правильно, что дали. Начал фарцевать? — уже я выкрикнул на брата.

— Сам ли давно стал правильным? — вызверился на меня и брательник, ставший смелым в присутствии отца.

Мы нечасто пересекались с Артемом. Он укатил в стройотряд и вернулся только перед самым отъездом родителей на Юг. Они его и взяли с собой. И вот к нему, я, посторонний человек для этой семьи, не испытывал ни малейшей привязанности. Более того, Артем, как младший, вел себя высокомерно и прикрывался авторитетом отца, слушаясь его во всем. Во всем, но как фарцовка может быть ровней людей, таких как мой отец, преданный Родине? И ведь не осуждает он своего младшего сына.

— Ты изменился… Пошел против меня, не захотел оставаться в институте. Иди на вольные хлеба. Завтра же и иди! — сказал отец и направился в зал.

— Ты прав, отец. На вольные хлеба. Завтра же и отправлюсь, — сказал я.

Честно говоря, это было мне на руку. Я давно обдумывал, как уйти из родительского дома.

— Да куда же ты отправишься? — спросила заплаканная мама.

— Все будет хорошо! — сказал я и пошел в комнату, которую пока что, эту ночь, мне придется делить с братом.

Родители всё переругивались, мать пыталась урезонить отца, но патриарх был непреклонен. Наверняка он ожидал моего раскаянья, что я приползу на коленках и стану вымаливать прощение. Нет, баста. Я должен идти своей дорогой самостоятельно. Это мой выбор, мой путь.

Система профессионально-технического образования была хороша в том, что тут можно без особых усилий найти себе временное жилье. Стоящее на балансе ПТУ-144 общежитие позволяло расселять сотрудников без особых проблем. Я уже знал, что в нашем общежитии проживает как бы не четверть от всех работников, если не брать в расчет технический персонал. Могу пожить и я. Благо пустовали не только комнаты, а даже целые блоки. Для Ленинграда, города с большими сложностями с жильем, это очень достойное жилище.

— Что, маленький мальчик, получил по лицу, так уже и в кусты? — все же не выдержал я и спросил у своего братца.

— Поделом тебе. Нужно слушать отца. Это ему еще Софа Абрамовна не рассказала о том, что ты в квартиру баб водил. А мне рассказала, вот так! — высказался брат.

— Похвально, Павлик Морозов. Предательство во имя идеи. Только Павлик предал своего отца — классового врага, а ты вот брата, — сказал я и более уже не встревал в разговоры с родственничком.

— Ты уходишь? — спросил меня отец, когда я вечером прощался с семьей, уходя в общежитие.

— Да, отец, как ты и хотел, — отвечал я, ожидая, все же, что сейчас Аркадий Борисович проявит благоразумие и попробует отыграть всё назад.

Всё-таки как родитель он должен был попробовать.

— И куда? — поиграв желваками спросил патриарх семейства.

— В общежитие, — не стал скрывать я.

Я уходил спокойно, что не свойственно молодости. Собрал свои пожитки, взял немало вещей из тех, что модные и куплены с рук. Молодость могла бы капризничать, рвать и метать, отказываться от подарков и одежды — мол, ничего мне от вас не надо. Я не стал поступать импульсивно.