— Чего стряслось-то, барин. Я от конюшни услыхал, что тут ор стоит. Напал, што ль, кто? – Фирс пытался уловить причину происходящего.

— Где отец? Какого черта ему, старому, дома не сидится? Куда он ездит все время? Кому он нужен, старый пень? – Петр начал переходить уже границы дозволенного.

— Отвез я сразу после обеда барина в мастерскую. Скоро киргизы приедут за заказом, он сам всегда проверяет готовое, - Фирс стянул шапку с головы и, часто дыша, смотрел то на барина, то на меня, то оборачивался на Нюрку. Я поняла, что был он в кухне с ней.

— Вези меня в мастерскую. Сейчас я оденусь, - Петр завертелся волчком, ища взглядом своего слугу, а когда не нашел, завыл диким голосом и бросился в свое крыло.

Халатик на Клеренс уже распахнулся. Когда она поняла, что стоит почти в одной рубашонке перед всеми и челядь на нее пялится, запахнулась и бросилась за Петром.

— Ей Богу, желтый дом у нас тут, а не усадьба. Вторую неделю живем, как на войне. Наполеонов победили, а ихние бабы тут остались кровь пить из наших мужиков, - сквозь зубы процедил Фирс и, почти оттолкнув Нюру, тянущую его куда-то за собой, как был в валенках, прошел через гостиную в коридор, где из-за занавески смотрела на все происходящее я.

— Чаво думаешь, Надежда? Не знаешь, какая собака его укусила? – тихо спросил он.

— Знаю. Газету нашел. Только узнал, что крепостное право отменили. Думала, каждая собака об этом уже знает. Крестьяне даже шепчутся, но вслух пока радоваться боятся: ждут, когда объявят. Даже слухи уже поползли, что баре специально скрывают. Пока суд да дело, чтоб на крестьянах еще поездить, - ответила я.
– Да это ладно. Боюсь, как бы он снова барина под монастырь не подвел. Приедет к нему сейчас и опять свалит Осипа Германыча нервная болезнь, - я теребила занавеску, обдумывая, как же поступить.

— А куда мне деваться, Надежда? Повезу. А там… Как получится, - Фирс прошагал мимо, но около двери замер и, не поворачиваясь, добавил: - Мази свои готовь, на случай.

— Да от таких паразитов, Фирс, мази плохо помогут, тут нужна более серьезная медицина. Надо гнать их из усадьбы, да поскорее.

— Не выйдет. Пока Петр денег не получит, чтобы спустить снова со своей хранцуженкой, не видать нам покоя, - слуга вышел.

И сразу захлопали двери в крыле Петра. Он вышел в своем пальто с меховым воротником, с тростью, хоть и не хромал сроду. За ним в том же халатике бежала его проблема, только вот он не понимал этого. Остановившись у двери, обнял ее, прижал к себе и уверенно так сказал:

— Вот увидишь, все у нас с тобой выйдет, как задумали. Неужто я, Петр Митрошин, слова своего не держу? Держу, рыбонька моя, будешь у меня жить, как королева!

***

Французская «рыбонька» перестала заламывать руки, как только ее жених покинул дом. А когда отъехала от дома карета, и вовсе уселась в гостиной в кресле барина и принялась рассматривать свои ногти. Она не замечала нас вообще, видимо, считая безмолвной и бездумной мебелью.

За время, пока Петр истерил, одеваясь, она тоже прибрала прическу, оделась, особенно сильно затянув и без того тонкую талию.

Я пришла в гостиную с корзинкой для вязания и, кося под сердобольную служку, присела на стуле рядом с ней. Подтолкнула рукоделие, предлагая заняться хоть чем-то.

— Барыня, вот: отвлекитесь от дурного настроения. Вязать умеете? – мне очень помогала Глафира: я просто копировала ее мимику, говор и вот эту вот особенность — залезть везде без мыла.

— Ньет, идьи отсюда, нье мешать думай, - недовольная ее гримаса и сверкнувшие на меня глаза моментально поставили между нами стену.

— Ну, как хотите, барышня, как хотите. А мне завсегда вязание помогает. Коли что случится и переживание на сердце, то ниточка и иголочки свое дело делают. Бывало, с барыней, Царство ей Небесное, мученице нашей, - я качалась всем телом, изображая горе и боль от потери, - так вот… бывало, мы с ней сядем да разговариваем. Она мне все свои мысли выкладывает, да советы дает. Та-ак хорошо на душе становилось, - тянула я заунывно.

— Ты не помогать мне, ты не хочешь добро для барина Петр, ты плохая служанка, - прошипела она, но что-то ее зацепило в моих словах, и она уже не собиралась выгонять меня, чтобы остаться наедине со своими мыслями.

— Как же это не помогаю? Помогаю, барышня. Я всем тут помогаю: и барину, и сынку его, Петру Осипычу, и вам должна помогать. А вот за то, что от подарка отказалась, так вы не обижайтесь. Я ведь такого иметь не могу. Куда мне в этой красоте иди? Кому казаться в перстнях? Негоже нам дорогого принимать.

— Петр злее и злее, - Клеренс, наконец, совсем размякла.

— Отцы и дети – вечная проблема, барышня, - я довязывала носок для Осипа и была сосредоточена на том, чтобы ровно закрыть петли. Мне хотелось посмотреть на нашу диву, но она не должна чувствовать моей заинтересованности. Чем проще я ей кажусь, тем она ко мне будет. И от перстня я отказалась не зря: так на меня эта скумбрия под французским соусом и воровство повесить могла на раз-два.

— Почему отец не хотеть отдать все сын? – в голосе Клеренс начали теряться нотки путаного говора иностранки, и я еще сильнее начала убеждаться в том, что француженка из нее, как из меня балерина.