— Дык заботится. Молодой ведь наш барин Петр. Молодой да неопытный. Вот когда женится, покажет, что дом вести может, тогда, наверное, барин и отпишет ему имение да мастерскую, - стараясь вести себя, как добрая старушка, я вдруг почувствовала себя той прежней собой. Словно сняла чужую одежду, оставшись лишь с багажом опыта и знаний, а еще терпения и мудрости.

— Думать так? Хозяин сказать тебе? – уточнила Клеренс, которую теперь про себя я начала называть Кларой. Ведь русская она. Просто зачем-то обманывает Петра. Может, беспородная совсем, а может оказаться и беглой крепостной. Тут, конечно дело решилось бы при осмотре ее документов, но такая проверка мне была недоступна.

— Нет, и так видно, что барин думает. Любит он сына, барышня, любит и опекает. Как только Петр Осипыч станет спокойным, и барин увидит, что возмужа-ал, сам на ноги встал, так и сделает ему подарок, - заключила я и подняла глаза на девушку.

Клеренс-Клара пристально смотрела на меня. Но ощущение было, что я прозрачная, и смотрит она на стену за мной. Хищно суженные глаза, прикушенная нижняя губа и молотящие по ручке кресла пальцы говорили, что эта кракозябра заезжая мои намеки прекрасно поняла. И слава Богу, если сможет повлиять на Петра.

Мне сейчас нужно было только время. Барин и без этого слаб, а больниц здесь нормальных долго еще не появится. Так пусть хоть какое-то время поживет в покое и умиротворении. Он заслужил. Дел сейчас и без этого прибавится, с такими-то новостями. Нам бы до лета не загнуться с нашими гостями.

Клеренс встала и, улыбнувшись мне дежурной улыбкой, принялась ходить по гостиной. Она останавливалась то возле дивана, то у окна, отодвигая шторы, а потом резко развернулась и пошла в свое крыло. Марья, куда-то ходившая по ее приказу, только вернулась и бросилась следом, чтобы узнать, чего барыня желает.

А я оделась потеплее и пошла в кухню. Хотела поговорить с девочками о том, как нам жить дальше. Солнечная погода, многообещающе трещавшая морозом до обеда, вдруг испортилась: небо заволокло тугими серебристыми с отливом тучами, подул ветер. Мороз немного отпустил, но с ветром стало куда холоднее.

— Ну, чево там, Надьк, успокоилась змея наша? – с порога спросила Нюра. Она разделывала гусиную тушку, а Глафира чистила глубокую и объемную сковороду песком. Для этих целей с осени речной песок насыпали в деревянный ящик под столом. С ним мыли посуду, чистили столы и пол.

— Успокоилась. Я ей подсказала, что коли хотят они наследство, то добрыми с барином должны быть. Вроде поняла она меня, да вот неточно. Если получится, хоть какое-то время мирно поживем, - я решила не рассказывать пока о раскрывшихся новых вводных, которые указывали, что «царь-то ненастоящий». У Глаши язык за зубами, похоже, даже во сне не держится, а Нюра в тот же день поделится с Фирсом моими мыслями. В последнее время я уверилась в том, что между ними все уже очень даже серьезно. Вот такие сплетни половым путем передаются лучше, чем болезни.

— А ежели они и правда решат по наученному жить? А барин поверит и правда отпишет сыну всю усадьбу? – Нюра замерла с ножом в руках, а Глафира оставила сковороду и подошла к нам поближе.

— Не должон, Нюр, он ведь не дурак, - ответила я, но на секунду увидела в ее словах смысл.

— Дурак не дурак, а сердце-то, оно ведь не камень. Сын все-таки, - вставила, наконец, Глафира.

— Поживем – увидим, девки. Сейчас лишь бы Осип Германыч на ногах вернулся. С каждым разом все хуже и хуже спина его. Только вот спину, если видно, сердце-то мы не видим, как оно страдает. Пожить бы ему еще, - тихо сказала я.

— А ты куда это снарядилася? – Глафира, похоже, забыла уже о том, что до этого чистила посуду и, не закончив, вытерла руки.

— Хочу в город сходить. Надоело мне дома сидеть как сыч. Говорят, киргизы да китайцы привезли товары свои. Несколько лавок, что им торгуют, сейчас полны диковинами разными, - я встала и надела на голову шаль.

— Вот и правильно. А я тоже с тобой пойду. Давно из дому не выходила. Чичас я, только валенки передену. Жди меня, Надьк, - с этими словами Глафира накинула плохонькую обдергайку, бывшую когда-то пальто с меховым воротником, а сейчас обрезанную чуть ниже бедра, затертую до блеска куртку .

— Ураган, а не девка, того гляди на три части порвется от раздору сердешного, - Нюра глянула на брошенную подругой работу и хихикнула. Я радовалась, что бессмысленная вражда меж ними закончилась, а мудрая, хоть и громкоголосая Нюра приняла девушку такой, как она есть.

А вот про «сердешный раздор» я планировала попозже еще переспросить. Глафира наша, хоть и хищный, но цветок, по сути. Как бы не нарвалась на какие неприятности.