— Мое предложение в силе, барин. Ничего мне не надо. Могу бумаги подписать, что все вашему сыну от меня перейдет, что продать ничего не смею, коли не верите. Главное, чтобы они не знали. пусть думают, что остались на бобах. Вот тогда-то она его и бросит. А он куда вернется? Домой и вернется, Осип Германыч.

— Надя, а ты сама-то не боишься при такой вот… расстановке, что вместе со мной станешь…

Я воспряла духом от этих слов. Значит, он все же понимает опасность, подкарауливающую его.

— Нет, барин. Главное: озвучить им, что в случае вашей кончины все будет мне принадлежать. А коли со мной что приключится, то городу передается или монастырю какому. Мол, там-то за вас с барыней и молиться станут, и помнить долгие годы, - я затараторила, пока появилась такая возможность.
– Им тогда шибко не выгодна ваша смерть станет. Будут обхаживать да уговаривать. Только вот вреда не нанесут ни за что. Тут и дураку понятно, - закончила я и выдохнула.

— Вроде я не дурак, а ведь даже далеко такого не придумал. Всю голову сломал, а не придумал. Есть у меня хороший нотариус. Ни за что не выведать у него моего указа. Только я смогу исправить, коли придется, - глаза у барина вдруг заблестели. – Точно, готова, Надюша? – он посмотрел на меня с такой надеждой, будто спугнуть боялся.

— Точно, барин! Мне пока замуж выходить не больно и охота. Такое в России творится. Одной-то попроще! Решайтесь, Осип Германыч. А я завсегда тут.

— Ладно. Маленько мне еще обдумать все надо… но ты не думай, я добро помню! И тебе останется кой-чего. Хорошее приданое сможешь купить! Купчишку какого приглядеть с таким приданым проще простого. Я, поди, больше пяти лет не протяну. Или до этого ещё Петр одумается. Только на это надеюсь, - плечи его опустились, бравада ушла. Он будто сдулся, но глаза блестели от накатывающих слез, а руки неторопливо комкали газету.

— Не тороплю, барин. Только до этого времени будьте внимательны да осмотрительны, - я встала, дав понять, что все сказала. А потом одернула себя и села обратно. Вот же тяжело привыкнуть к тому, что ты сама себе не принадлежишь.

Теперь, если Осип не передумает, все сложится так, как я хотела. И доживу до окончания наползающей уже смуты после объявления отмены крепостничества, и статус разведенной или, упаси Бог, вдовы мне только на руку. Девки одинокие – не самые счастливые тут барышни.

Как я дожила до следующего дня – загадка даже для меня. Не раз барин и за столом, и просто за вечерним чаем словно бы набирался смелости и хотел объявить о своем, вернее, моем решении. Но или это только я уже во всем видела его готовность, или он просто боялся и переводил разговор на другую тему.

Наши «голубки» вдруг сделались больно смирными и даже внимательными к барину. Я наблюдала за каждым их взглядом, за каждым шагом, если могла, но все сильнее утверждалась в том, что Петр непричастен к случившемуся.

Вспомнив, что нельзя доверять даже тем, кто выглядит как овечка, и тем более тем, кто не выглядит, не остановилась на своем. Ведь она или они знали, что произошло ночью, и знала, или знали, что знаем мы.

«Фух, запутаться в этом хитросплетении легче, чем в шахматной партии. Но и мы не веником воспитаны, так что кусаться будем, коли придется.», - подумала я и расслабилась.

Вот тогда-то барин за ужином и заговорил:

— Вот что я решил, Петр… - он отложил газету, до этого внимательно прочитав переднюю полосу, поправил воротник халата на груди и почесал кончик носа.
– Надо еще пожить, чтобы внуков увидать. А чтобы пожить спокойно, мне пара нужна. Нужна верная и добрая женщина, с которой вечерами буду разговаривать, а по утрам чай пить, - он откашлялся, наблюдая за тем, как Петр замер с только что отпитым чаем во рту. Первые его слова тот, видимо, как всегда, не расслышал, но когда понял, о чем идет речь, замер.

Я закрыла и открыла глаза, глубоко вздохнув и подумав: хоть бы не сейчас он объявил, что парой этой для утренних чаепитий буду я. На столе стоял полный горячий самовар, а на подносе с пирогом лежал длинный нож. Не думая, я даже отступила назад и уперлась сцепленными за спиной руками в косяк. Последней мыслью до того, как «все» началось, была: «вот к этому косяку-то меня сейчас и пригвоздят»!

— Ма-а-аше-е-ер? – протянула побелевшая сквозь пудру Кларка. Она раньше своего избранника поняла, в чем тут дело, и уставилась на Осипа. Я видела, как ходили желваки на ее челюсти и как побелели костяшки на ее пальцах, держащих чашку за ручку.

В какой-то момент прозвучал щелчок, и она ойкнула: чашка упала ей на колени, а ручка, как маленький сломанный бублик, осталась в ее пальцах.

«Это же надо, какое напряжение она испытала! И какой силы ее пальцы, коли она ими ручку отломила.», - подумала я и похолодела.

— Ты сказал жениться? Ты сказал… Зачем, отец? Ты стар, у тебя нет ничего, кроме усадьбы, скотного двора и захудалой мастерской, где делаются ненужные никому поделки, - Петр все больше заводился, и его набирающий обороты голос делался грубее и громче.