— Я полагаю, теперь мы оба знаем, что это не так.

— Возможно. — Дамблдор на секунду бросил взгляд на Сортировочную шляпу, прежде чем выдавить для меня жидкую улыбку.

— Мы когда-нибудь узнаем, почему цепь порвалась? — спросил я.

— Никто не занимался расследованием этого инцидента. Кое-кто, — Моуди ткнул пальцем в Дамблдора, — прогнал нас, прежде чем мы смогли проверить это.

Это я уже знал. Моуди сказал мне через два дня после испытания, но мне было интересно увидеть реакцию Дамблдора.

— Аластор, в этом не было необходимости. Никто не ослабил цепь умышленно. Мы просто недооценили силу Хвостороги.

— Иными словами, никто не удосужился проверить, какова прочность цепи, что должна выдержать дракониху с темпераментом Хвостороги-наседки, защищающей свое гнездо, или вы полагали, что это может быть хорошим испытанием для четырнадцатилетнего подростка, — добавил я, прежде чем Моуди успел остановить мою тираду. — Это уже не имеет значения. Первое Задание выполнено. Вы хотели обсудить что-нибудь еще, профессор? — спросил я Дамблдора. — Профессор Моуди запланировал урок дуэлинга на сегодняшнее утро. Боюсь, что он не отпустит меня до полуночи, если мы задержим его еще дольше.

Моуди закатил свой волшебный глаз. Для посторонних это выглядело как одна из его жутких привычек, но я провел с ним достаточно времени, чтобы понять, что означает такое вращение его глаза.

— Я вижу твое обучение быстро продвигается? — сказал Дамблдор.

— Да, сэр. Я усердно занимаюсь. — Что ни говори, но мне нравится противостоять манипуляциям директора.

— Отлично. — Дамблдор хлопнул в ладоши и перед нами появился чайный поднос. — Чай?

Моуди покачал головой.

— Нет, спасибо, — ответил я.

Дамблдор налил себе чашку и добавил три кубика сахара. Не сильно сладкий на мой вкус, но меньше сахара, чем я ожидал.

— Гарри, я не решался заговорить об этом не потому, что не хочу, а чтобы не дарить тебе ложную надежду. Это никак не облегчит твою жизнь. Это скорее формальность и больше ничего.

— Вы мой опекун, — сказал я, прежде чем он успел придумать очередное оправдание. — Мне сообщили об этом в Гринготтсе, когда я спросил о своем Целевом сейфе.

Дамблдор деликатно кашлянул.

— Да, это так… Я давно планировал сказать тебе, но я боялся, что…

— Я хотел бы жить с вами, — закончил я за него.

— Да. Видишь ли, Гарри, жертва твоей матери позволила мне наложить мощные чары на тебя.

— А у этих чар есть название? — спросил я, позволяя сомнению, проявиться в интонации речи.

— Узы крови. Это было самое сильное защитное заклинание, которое я смог наложить, и оно действует только, пока ты живешь со своими кровными родственниками.

— А эти чары, — сказал я с сомнением, — проверены?

Дамблдор сверлил меня холодным взглядом, но его улыбка старого маразматика не исчезла. Это настоящий подвиг. Я удивился, как ему это удалось.

— Когда ты только прибыл в Хогвартс, ты не выглядел особо счастливым и хорошо откормленным, к моему огромному сожалению, но зато, ты был живым. [17]Без этих Чар, ты бы не прожил и месяца.

Я посмотрел на него с недоверием. Мой разум пытался осознать его слова. Он знал? Чертов ублюдок знал!

— Простите за вопрос, сэр, — сказал я холодно, — но вы утверждаете, что вы, Председатель Визенгамота и Директор Хогвартса, знали, как я хронически недоедаю. Вы знали, что я расту в ненадлежащей волшебному ребенку окружающей среде. А Дурсли относятся ко мне хуже, чем к самому последнему домашнему эльфу. И все же, вы отправляете меня туда каждый год. Неужели вам никогда не приходило в голову, что я мог бы нуждаться в защите от Дурслей больше, чем от Волдеморта?

— Я знал, когда оставлял тебя там, что обрекаю на десять темных лет[18], но это был единственный способ сохранить тебе жизнь.

Я сделал глубокий вдох.

— Профессор Моуди, проводят ли в Мунго психологическую экспертизу?

Моуди посмотрел на меня веселым взглядом.

— Да, Поттер.

— Может быть, такая процедура требуется и профессору Дамблдору? Он, кажется, совершенно сошел с ума и забыл свои профессиональные обязанности.

— Гарри, — резко сказал Дамблдор.

Я выгнул бровь.

— Пожалуйста, зовите меня „мистером Поттером”, профессор. Вы потеряли право обращаться ко мне фамильярно в тот день, когда оставили меня на пороге у Дурслей, в ноябре месяце. Вы даже не потрудились постучать в дверь. Просто оставили меня там как бутылку с молоком или пачку газет. Не так следует относиться к ребенку, о котором вы хотите заботиться, профессор. Скорее так относятся к тому, от кого хотят избавиться, а именно это вы и сделали. Не стоит отрицать этого.

Дамблдор, казалось, постарел на десять лет, когда откинулся на спинку кресла.