Я сосредоточил внимание на том дне, когда мое имя выпало из Кубка, и тут же перед глазами встал Большой зал. Бартимеус Крауч-старший стоял рядом с профессором Дамблдором, в то время как Моуди занимал свое обычное место за учительским столом. Я ухмыльнулся. Крауч-старший скорее умрет, чем поможет Волдеморту. Крауч на карте может быть только Краучем-младшим — молодым Пожирателем смерти, осужденным за пытку Лонгботтомов; но с такими шаткими доказательствами в суде, магглы не предъявляют обвинения, тем более не осуждают. Не говоря уже о том, что, будучи осужденным своим собственным отцом, ему должны были предоставить право автоматической подачи на апелляцию. Если я ничего не пропустил, он, а не Сириус, был первым, кто сбежал из Азкабана. Как его называли в газетах?

Барти.

Фальшивый Аластор Моуди был Барти Краучем-младшим, Пожирателем смерти, и Альбус Дамблдор не узнал его.

Хотя, если трезво смотреть на факты, скорее всего, Дамблдор узнал его сразу же по прибытии в замок, но промолчал, чтобы следить за его попытками убить или похитить меня. Но в этой теории было слишком много нестыковок.

Судя по моему собственному анализу и последней встрече с Дамблдором, он рассматривал меня, как одноразовое оружие. Конечно, если я погибну по вине Крауча, Дамблдор всегда сможет сочинить новую историю, и перенести свое пророчество на другого беднягу. Я бы не стал утверждать, что Дамблдор верит в Пророчество, но он, по-моему, уверен, что в него верю я и все остальные волшебники Британии. А этого вполне достаточно, чтобы свалить всю ответственность на Пророчество, меня и Волдеморта. При условии, что он его правильно преподнесет общественности.

Рассказав мне и фальшивому Моуди про Пророчество, Дамблдор раскрыл часть своего хитрого плана врагу. Надо сказать, я оставил ему мало пространства для маневра. Тем не менее, если бы он воспринимал Моуди, как врага, то попросил бы его выйти. Однако все выглядело так, будто Дамблдор безоговорочно доверял Моуди.

Образ Аврора-параноика служил идеальным прикрытием. На его знаменитую паранойю можно списать любое чудачество и привычку дистанцироваться от других учителей. За исключением полного собрания преподавательского состава, он не контактировал с другими учителями, потому что настоящий Моуди не доверял даже своему лучшему другу, Альбусу, опасаясь, что тот может отравить его через питье. Скажем так, если бы моим лучшим другом был Дамблдор, я бы тоже трижды подумал, прежде чем поворачиваться к нему спиной.

Тяжело вздохнув, я отложил свои выводы в дальний ящик. Крауч прошел тест, присланный доктором Лийдсом, через час после меня и поделился своими результатами. ММ, Оо, и носитель генов Метаморфа, как и я. Он был мастером Окклюменции, но он никогда не сможет стать мастером Легилименции, потому что не имеет генетической предрасположенности к данной области магии. Уже сейчас я мог бы не давать ему просматривать некоторые из своих воспоминаний. Я не эксперт, но он сказал, что такими темпами я превзойду его в Окклюменции в течение года. Краучу незачем знать, что мне известно, кто он такой; Дамблдору тоже не следует знать о моих исследованиях и догадках.

Еще раз вздохнув, я соскользнул с кровати и прошлепал к своему чемодану. Я откинул крышку, порылся в одежде и достал свой переносный сейф. Секунду спустя, я прошипел пароль, осторожно открыв отсек для документов, потому что в последний раз, когда я ее разбудил, Дифи чуть не укусила меня, а я не хотел объяснять мадам Помфри, где я получил укус гадюки. Она просыпается каждые несколько недель, хватает мышку, пьет немного воды, сворачивается обратно в кольцо и опять засыпает.

Мы говорили с ней в последний раз, когда я понял, что Моуди — самозванец. Она сонно посоветовала мне не волноваться насчет него, но быть все время начеку, и снова залезла в свою норку.

Я убрал книгу „Язык Нагов” и взялся за домашнее задание для Моуди. Лучше не рисковать, думая о нем, как о Крауче. Если я нечаянно проговорюсь при всех, сразу потеряю своего временного союзника. Он утверждал, что если я могу говорить на змеином языке, то обязан научиться читать и писать на парселрунах. Как и любая форма письменности, они были разработаны на основе устной формы речи. К сожалению, знание письменного парсельтанга не передается на генетическом уровне, в отличие от устного. Три дня в неделю, за завтраком, мы с Моуди работали над переводами, но работа продвигалась медленно.

Моуди был одарен в Рунах, но не мог разговаривать на змеином языке. Первое время, я старался говорить медленно, полагая, что парсельтанг такой же язык, как и любой другой. Но это не так. Речевой аппарат Моуди не способен был воспроизвести разные тона шипения, чтобы четко выделить существительные и глаголы на этом языке, а его уши не могли уловить разницу между шипением большинства слов. Он, вероятно, мог бы выучить по-отдельности достаточно слов, чтобы войти в Тайную Комнату, но никогда не сможет открыть рот статуи Салазара Слизерина, из-за того, что не может полноценно разговаривать на змеином языке.

После последней попытки перевода, он организовал мне дистанционную встречу через Международную каминную сеть с доктором Лидсом, которого я, наконец-то, увидел вживую. Конечно, я разыскал информацию о нем в библиотеке. Там был доктор Лидс, работающий в Салеме. Его почерк совсем не был похож на почерк Волдеморта, но какое-то время я боялся, что веду переписку с Волдемортом, а не с неприветливым американским индейцем, который считал, что Британия — страна идиотов с отвратительной системой образования. Он говорил на парсельтанге с легким акцентом, иногда используя слова из родного языка (Muskogee, Маскоги), у которого не было эквивалента на английском, и приказал Моуди давать мне нагоняй каждый раз, когда я срывался на английский за время каминного разговора. Вопреки собственному здравому смыслу, он мне понравился.