— Боярышня! — позвала её Даринка. — Там наш боярин-батюшка тебя кличет.

— Веди!

Девушка быстрым шагом двинулась к общей части дома, а Дуня подгоняла её.

— Евдокия! — воскликнул Еремей Профыч. — Вот!

Он протянул ей свернутый платочек и шепнул на ухо:

— Зубной порошок.

Боярышня взяла щепотку, растерла между пальцами, понюхала, лизнула и чуть подержала на языке. После этого прополоскала рот.

— Ну? — волнуясь, поторопил её дед.

— В порошок что-то добавили.

— Что?

— Деда, в порошок добавили что-то лишнее. Больше я тебе сказать не могу.

— Так может, попробуем кого накормить им?

— Кого?

— Да хоть того же Тишку! Пусть за своего князя пострадает.

Евдокия пожала плечами, и дед сразу развёл бурную деятельность. Вскоре прибежал княжий слуга, и испуганно глядя на боярина, слушал его.

— Ты, — наставлял Еремей Профыч, — не глотай, а слизывай и по рту развози. Дай-ка я тебе десну царапну, — доставая нож, предложил боярин.

— Деда, это лишнее, — остановила его Евдокия, видя, как старательно слуга исполняет наказ. — А ты, Тихон, что-нибудь чувствуешь?

Слуга испуганно замотал головой и покачнулся от усердия, а потом хихикнул.

— Дурень, ты чего ржешь? — насупился дедов боевой холоп.

Тихон сжался, но видно вспомнил, что он княжий слуга, а не кабы кто, и погрозил кулаком воину. Тот удивленно выпучил глаза, оглянулся на Еремея Профыча, а Тихон искренне и беззаботно рассмеялся.

— Боярин-батюшка, да что же смешного? — растерялся матёрый воин.

— Ничего, — со вздохом произнес боярин и многозначительно посмотрел на внучку.

— Что и требовалось доказать, — подытожила она. — А ты, Тихон, иди к себе, отдохни.

— Да я не устал… наоборот, мне хорошо. Вот только дел полно.

— Займись ими, — мягко предложила боярышня.

Княжий слуга вновь улыбнулся, раскланялся и что-то себе напевая,поспешил по своим делам.

— М-да, — оглаживая бороду, высказался Еремей. — Ишь как пробрало его.

— Князь умеет держать лицо при любых обстоятельствах, и мы на нем наблюдали только отголоски воздействия отравы, а Тихону незачем скрывать радость, — пояснила Евдокия и дед согласился с нею.

— Надо бы Ивану Васильевичу отписать о том, что мы здесь выяснили.

— Деда, мы ничего ещё не выяснили! — сердито бросила Дуня, чувствуя беспомощность.

— А это с какой стороны посмотреть. Мне про владыку Филиппа ещё не успели отписать, а тут уже народ все знает и бунтует. Неспроста.

Евдокия вынуждена была кивнуть.

— Надо всех хватать, — решил Еремей, но под скептическим взглядом внучки тяжко вздохнул : — Вот я и говорю, что хотя бы о том, что выяснили отписать в Москву, пока чего хуже не случилось.

Дуня подумала: «Куда уж хуже? Владыку отравили, все его начинания теперь очернят, а бывшего владыку Феодосия под шумок заморят»

В этот момент раздался звон колоколов, и боярин выругался.

— Неужто опоздали? — в сердцах воскликнул он.

Еремей бросился к выходу, но во дворе было все так же тихо. Снежок укрыл собою все следы и казалось, что двор необитаем.

— Деда, не ходи туда, — попросил Дуня. — Здесь и так никого не осталось. Воины отравлены…

— Ты бы полечила их.

— Как? Предлагаешь мне в гридницу идти? Да и нет у меня на всех снадобий.

Еремей с удивлением уставился на внучку :

— На тебя непохоже, — с подозрением смотря на неё, заворчал он.

— Деда, настоящие яды дорого стоят, так что воинам либо слабительное подсыпали, либо скисшую еду дали, а от этого не умирают. Помучаются и отойдут.

— Как отойдут? — обалдело переспросил боярин и начал креститься.

— Деда! — воскликнула Евдокия. — Ну что за мысли?! Придут в себя, а кто не оклемается, тому я помогу.

Боярин похлопал её по плечу и подал знак своим холопам, чтобы выходили.

— Дедуль, останься! — жалобно попросила боярышня.

— Гришка у входа на женскую половину сторожит. Он там намертво встанет, а мне надо идти, Дуняша. Я боярин, и коль в колокол звонят, то негоже мне тут сидеть.

Евдокия смотрела, как деда подсаживают на коня, как он проверяет оружие, подает знак Гришке быть начеку, и выезжает. Время вновь потянулось. Боярышня поднялась к маме, дала себя обнять, набрала еды и убежала наверх к мальчишкам с пестуном. Они сидели на посту, ели и гадали, что происходит в городе. Замерзли, но не уходили.