— Ура! Ура! Ура-а-а!!! — вот теперь точно чуть не сдуло.

Сзади поднялся такой гвалт, что не слышно было вообще ничего. Но, вроде, никто ничего и не говорил. Тёма принял из рук статного военного что-то вроде небольшой папки — наверное, погоны или звёзды, а может быть какие-то документы, тот самый приказ, например. Поднял светившиеся радостью глаза на вопивших коллег и учеников. Шагнул вперёд, чеканя шаг, и этим движением будто выкрутил на минимум громкость всех радовавшихся и поздравлявших с мест.

— Служу России! — разнеслось над Горами так, что у меня аж мурашки побежали.

— Ура! Ура! Ура-а-а!!!

На этот раз орали все поголовно, кажется, включая женщин и детей. Я точно кричал и хлопал, чмокнув в щёку Бадму, что замерла слева, будто бы не веря в происходившее. Тёма отдал воинское приветствие тайному военному, тот пожал ему руку и крепко обнял, сказав что-то на ухо. А после развернулся и ушёл так же, прямо в телевизор. Только, кажется, кому-то за левым ультра-вип столиком кивнул.

Ошалевший Головин съезжал по левому травелатору, прижимая папку-конверт к груди. Его бойцы встретили его внизу, подхватив и тут же начав качать, с радостными воплями. А потом проводили к столу.

— Мой генерал, — чуть склонив голову, приветствовала его жена. И я клянусь всем на свете, никто и никогда не видел стального приключенца более счастливым.

— На сцену приглашается Сергей Павлович Ланевский! — протрубил неутомимый невидимый ведущий.

Лорд оглянулся значительно тревожнее, чем Тёма, но совершенно спокойным со стороны жестом поправил лацкан пиджака и ступил на бегущую вверх ленту. И точно так же, как Головин только что, стал неожиданно выпрямляться и становиться шире. Ему навстречу шёл из экрана ректор главного вуза страны.

Он говорил дольше и цветастее военного, поздравляя с невиданными достижениями каждого из нас, но отдельно подчёркивая значимость усилий господина Ланевского. Который не только совершил невозможное несколько раз подряд, но и сохранил для науки расчёты, статистику, вычисления и что-то там ещё. Высшая аттестационная комиссия чуть ли не до слёз зачитывалась его докторской и другими научными трудами, которые, оказывается, наш бывший банкир публиковал регулярно. И вот, в честь праздника и не имея сил больше молчать, научная элита страны приняла решение о присвоении господину Ланевскому учёной степени доктора наук и учёного звания профессора. Ректор вручил Лорду, стоявшему как контуженный, со скучным лицом, какие-то бумаги в рамках и уверил, что будет рекомендовать его кандидатуру в Академию наук. Серёга произнёс какие-то сообразные моменту слова, но, кажется, их не запомнил никто из присутствовавших, и даже он сам. Они попрощались за руку с видным научным деятелем и разошлись, тот пропал в телевизоре, а Ланевский еле доковылял до травелатора. Там его встретили с объятиями и поздравлениями его ребята во главе с Валей-юристом, но качать не стали — у научников это не принято, наверное. Да и рискованно — а ну как уронят доктора наук? Это предыдущие встречающие были на триста процентов уверены, что не сронят генерала, а тут экономика, высшая математика, теория вероятности и комбинаторика, мало ли что?

— Дима-а-а? — протянула Надя. И что-то в её голосе настораживало.

— Да, родная? — повернулся я к ней.

— А скажи-ка мне, муж мой разлюбезный, — начала она таким тоном, что даже внутренний скептик, кажется, отсел. Ряда на три назад. — А тебя кто награждать будет? Баба Яга? Гендальф? Дамблдор? Волан, я извиняюсь, де Морт?

— Радость моя, — прижал я руки к груди, — я клянусь, представления не имею! У меня правда всё есть, мне ни звёзд, ни дипломов не нужно! Я вообще нечаянно! А где Аня, кстати? — да, согласен, стрелки перевести попытался по-дилетантски. Но помогло.

— Аня? Да вон она, — и Надя указала на сцену.

А там на экране начиналось действо.

Появлялись и пропадали картинки, как со старых кинохроник и газетных полос, чёрно-белые, нечёткие. О какой-то давней стройке какого-то не то городка, не то посёлка. Весёлые молодые ребята катили какие-то тачки, девчата в косынках и резиновых сапогах что-то не то красили, не то белили. И зазвучала музыка. А на сцену вышел детский хор.

Про то, что «где-то есть город, тихий, как сон»***, все слушали, создав такую тишину, что было, кажется, можно расслышать крики петухов на дворах в старых Княжьих Горах. Это их строили молодые ребята на экране. Я узнал Минина, Ивана Трофимовича, которому на кадрах было лет тридцать от силы. Обернулся, нашёл его взглядом. Здоровенный старик глядел на себя молодого и дело своей юности со слезами на глазах. И гладил по голове внучку, что приехала впервые за пару лет и теперь сидела рядом с ним. «Где-то есть город, в котором тепло» — выводили голоса ангелов. У Бунина и Черепанова, обнимавших плачущих жён, что не сводили мокрых глаз с экрана, лица были чугунные. «Билетов нет. Билетов нет.» — пели дети.

Промелькали восьмидесятые и девяностые, судя по одежде тех, кто был на снимках и кадрах. А потом, на словах «есть на планете другие пути» стал расти наш Город. И вырос. И превратился в ту самую фотографию, что так удачно сделал Женя Курочкин. Где под Солнцем расцветал новый город со старым названием. Праздновавший сегодня день своего рождения.

Когда затихли детские голоса и музыка, тишина висела над холмом густая, ощутимая, весомая. Секунды три. А потом её разбили вдребезги восторженные крики и аплодисменты. Люди из старых Гор утирали слёзы и обнимали жителей новых, будто передавая, делясь своими теплом и радостью, что так ярко вспомнились им из молодости.

— Хор Академии имени Петра Алексеевича Серова. Детский хор Княжьих Гор. Солистка — Аня Волкова. «Ой, ты степь широкая!»**** — возвестил Левитан. Да, мы назвали питомник диверсантов именем деда Пети. И даже получили «добро», чтобы рассекретить его настоящую фамилию. И — да, я слышал, что Анюта чаще обычного что-то напевала. Но такого не ожидал.

Я встал, обняв поднявшуюся Надю, что схватила меня за руку. Подошла мама с Мишкой на руках и Петька. Рядом стояли Тёма и Серёга, теперь генерал и профессор. Музыка, старинная, но в какой-то современной, очень подходившей обработке, полилась отовсюду. И моя дочь запела, поддерживаемая басовитыми голосами курсантов и ангельскими детскими.