— Широко, уважаю! — улыбнулся я. — А где родители Вани, не потеряли его?

— Отец на смене на з-з-заводе, мама к дому п-п-подходит. Вот сейчас и п-п-потеряет. Щас, сек, — и он снова чем-то защёлкал.

На экране перед нами появилась миловидная шатенка, копавшаяся в сумке, откуда торчали покупки, видимо, в поисках ключа. А потом, улыбнувшись, вспомнившая, что двери не закрывала, как и все в Городе.

— Мама! — воскликнул мальчик. И она вздрогнула, озираясь.

— Ваня, где ты? Ты дома?

— Я в парке, мам, от нас три дома налево! Я пошёл работу искать, мне дяди помогают! — гордо заявил он.

— Стой на месте, никуда не уходи! — выронив сумки, шатенка метнулась к калитке в палисаднике.

Она примчалась, раскрасневшаяся и взволнованная, через пару минут. И чем ближе подбегала, тем сильнее менялось лицо, со встревоженного на удивлённое. Я вспомнил, что звали её Света, и прилетели они и вправду три дня назад из Владивостока, а туда приехали из Зарубино, с бухты Посьета. Светлана работала там в нашей гостинице, а муж, Коля, кажется, усатый такой, стал молодым военным пенсионером. За них поручились три семьи из Тёминых бойцов, живших тут — практика была такая, не меньше шести человек должны были дать рекомендацию.

— Света, здравствуйте! Спасибо Вам за сына, толковый парень растёт, — не придумал я ничего умнее, как успокоить мать, похвалив её ребёнка.

— Чего он опять устроил? Не мальчик, а наказание! — взяла она нахмурившегося Ваню за руку.

— Он не наказание. Он — надежда и опора. Я хочу, чтобы мой сын вырос таким же, — удивил я онемевшую женщину. А сам протянул ладонь мальчику. Он осторожно отцепил пальцы матери и пожал её в ответ.

— Хорошего вечера, — кивнул я им и пошёл дальше.

— А кто это был, мам? — раздался громкий шёпот за спиной.

— Волков. Князь, — задумчиво негромко ответила мать.

— Ух ты! Он же тут самый главный, да? Это поэтому его Джесси так быстро послушал и этот телевизор починил? А он всем-всем помогает, да? — дети умеют задавать вопросы «по площадям», по мере их возникновения. Которой у них, наверное, нет, поэтому и сыплются они, как зерно из мешка.

Мать оторопело молчала. Я шагал дальше. И улыбался. А на душе было по-настоящему радостно.

* сен — 1/100 японской йены, фынь — 1/100 китайского юаня.

Просыпаться не хотелось. Мишка полночи капризничал, и мы с ним гуляли по тёмному дому. Держа сына на руках, я негромко напевал ему —он удивительным образом успокаивался быстрее от моего голоса. И таким же удивительным начинал вопить, стоило перестать петь хоть на полсекунды раньше того, как он засыпал. Так и гуляли по гостиной и кухне, давая выспаться маме и сестрёнке. Аня с вечера тоже еле улеглась, что было не удивительно: весь Город вторую неделю стоял на ушах в преддверии праздника. Наши семейные, чтоб два раза не вставать, как говорится, мы объединили с общественным, днём рождения Княжьих Гор, и не в императивно-приказном порядке. Результаты голосования в той самой системе, что придумал и создал Джесси, поразили — все до единого жители проголосовали «за». Даже, помню, посмотрел на Курочкина с сомнением, не подшаманил ли он чего в итогах, по старой памяти. Но после нескольких следующих голосований даже устыдился своего подозрения. Народ, что подбирался штучно и с такими сложностями, и вправду загорался или разделял наши, громко говоря, «ценности и идеалы», и на самом деле голосовал честно. Хоть и верилось с трудом с непривычки.

У нас в Городе вообще во многое с трудом верилось. И в собственные деньги, и в то, что жильё, свет, газ, тепло и вода для каждого были бесплатными, и в производительность труда. Коммунальные льготы объяснялись просто — с людей, не плативших государственных налогов, удерживался местный, наш, который и перекрывал все расходы на проживание. А Родине за всех наших платил я, как хозяин земли и всего, что было на ней. Много платил, очень много. Когда первый раз цифру увидел — чуть не покусал Лорда. Но он объяснил мне чисто арифметически, так, что даже я понял, что прибыль ни в какие сравнения с теми налогами не шла. Это уже к слову о производительности. Трофимыч, так и не переехавший к нам, несмотря на регулярные приглашения, только диву давался, но кивал согласно: так всё и выходило, как мы тогда в ночном зимовье задумывали. Работа, жильё и дети под присмотром — великое дело. А если то, чем занимаешься, при этом ещё и нравится, да люди окружают хорошие, если не каждый, то через одного друзья — грех удивляться.

У нас производилось почти всё, что нужно было для полной автономности Города, и куча всякого разного на продажу. Головин, посмотрев на номенклатуру, фыркнул, заявив, что у нас не поселение, а сельмаг из девяностых, торговавший всем и сразу. «Кожа, мёд, ведро и гвозди», как он сказал. Гвоздей, кстати, не делали — закупали. Остальное — пожалуйста. За год мы с друзьями не по разу объездили всю округу и всласть полетали по стране, договариваясь с производителями. А иногда, когда это было оправдано, и покупая их. Так, нашими теперь были электро-механический и машиностроительный заводы в соседних районах, четыре фермы, два песчаных карьера и три каких-то глиняно-керамзитных, кажется. Для какой надобности они нам были — я, откровенно говоря, сперва не понял, но когда через полгода сияющий Лорд показал графики и географию продаж продуктов относительно несложной переработки тамошнего сырья — ещё раз убедился в том, что у Серёги на такие дела нюх не в пример лучше моего.

К двухлетнему рубежу Город подошёл с населением в полторы с небольшим тысячи человек, это включая тех, кто родился буквально вчера-позавчера. Скажи мне кто раньше, что я буду знать и помнить по именам столько народу — засмеял бы, не поверил. А теперь вот сам себе изумлялся.

Думал я об этом, качая сына, гуляя по тёмному тихому ночному дому. И говоря себе о том, что надо бы завтра будет у Тёмы узнать, что это за фуры у нас по ночам по Городу катаются? Вон, пятая уже к холму покатила. Но с утра об этом предсказуемо забыл.