Поводом для спора был Куал. Пришельцы хотели увести его, а мои носильщики старались удержать. На самом деле они вовсе не желали спасти бедного пастуха от похитителей, а просто считали своей обязанностью защищать хозяйское добро. И поэтому обе группы тянули Куала в противоположные стороны, будто подвергали его пытке, грозя расчленить. И как же они его дергали! По правде говоря, эта сцена казалась презабавной, потому что единственным ее участником, не обритым наголо, то есть единственным свободным человеком, был как раз Куал. Но выходило, что эта деталь никого не волновала, и дюжина рабов тянули и толкали свободного человека и предавались этой борьбе с истиной страстью. Тебя могли бы удивить, Прозерпина, верность людей-рабов и та настойчивость, с которой они могут защищать свои цепи или интересы своих хозяев, что, по сути дела, одно и то же.

Мое появление (или, вернее, появление ахии, способной внушить страх целой когорте воинов) привело к перемирию сторон. Я попросил, чтобы кто-нибудь объяснил мне причину потасовки здесь, в этом безлюдном месте посреди дороги.

– Доминус, эти бесстыдники появились здесь, пока мы тебя ждали, увидели Куала и уверяют, будто он принадлежит их хозяину, – ответил Сервус.

Не успел я и слова сказать, как все снова завопили и стали дергать и тянуть беднягу Куала в разные стороны. Я закричал, но никто меня не слушал, и тогда в дело вмешалась Ситир: она подняла руки и хлопнула в ладоши один раз. Все замолчали, и я обратился к пришельцам тоном беспристрастного судьи:

– Вы знаете этого паренька? Это действительно так?

– Конечно да! Его зовут Куал, и он большой жулик, – заверили меня они.

– Жулик он или нет, сейчас значения не имеет, – сказал я. – Вопрос в том, есть ли у него хозяин.

– Он не раб, но и не свободный человек.

– Любопытное определение, – рассмеялся я, но они были слишком глупы, чтобы понять мою иронию.

– Он работал на нашего хозяина, Квинта Эргастера, но позорно сбежал, нарушив условия своего контракта.

Из их слов выходило, что этот самый Эргастер раньше был центурионом, но оставил службу и жил на вилле к югу от того места, где мы находились. Поскольку нам нужно было следовать в том же направлении, я решил, что будет разумно навестить его, чтобы уладить все споры. Сначала я поговорю с Эргастером, а потом уже решу судьбу Куала.

Сказано – сделано. Наша процессия, в которой теперь было вдвое больше участников, двинулась в путь. Куал, само собой разумеется, не питал ни малейшей симпатии к нашим новым попутчикам; он старался держаться от них подальше и шагал около моего паланкина. Я засмеялся:

– Твоя судьба весьма забавна: что бы ты ни делал, тебе все равно не везет, и чем дальше, тем твоя участь хуже.

На сей раз он ответил мне:

– Смейся, смейся сколько тебе угодно, пока можешь; когда мы доберемся до Логовища Мантикоры, тебе сразу смеяться расхочется.

Мы двигались к югу целых два дня и наконец увидели перед собой владения этого самого Эргастера. В отличие от великолепного дома, в котором нас разместил Нурсий, построенного, чтобы подчеркнуть власть и достаток его хозяина, эта вилла была простым традиционным крестьянским домом: большое строение окружали пшеничные поля, виноградники и оливковые деревья, целые оливковые рощи. Рабы Эргастера направились к дому, пообещав немедленно вернуться. Мне их поведение показалось подозрительным.

Квинт Эргастер принимать нас не спешил. Наша небольшая группа довольно долго ждала у изгороди, ограничивавшей его владения. И должен тебе признаться, Прозерпина, что, пока длилось это ожидание, меня мучили опасения: я совершенно ничего не знал о местной элите. Мне было неизвестно, проявят ли эти люди любезность или, напротив, их охватит внезапная ярость. Как бы то ни было, времени для сомнений оставалось немного.

Как полагалось по старинной традиции, встретить нас вышел сам Квинт Эргастер. И какой человек предстал перед нами, Прозерпина, – истинный римлянин!

Эргастер казался воплощением осени жизни: он был стар, очень стар. Мы сразу же узнали, что наш амфитрион достиг завидного зрелого возраста, – ему исполнилось девяносто пять лет! Он был глух на одно ухо и передвигался, опираясь одной рукой на палку, а другой на раба. Однако, кроме этих небольших неудобств и темных пятен на коже лица и рук, ничто его не беспокоило: голова у него работала прекрасно и зрение, хотя и слабое, он еще сохранял. Мы поздоровались.

– Мне сказали, что твоя фамилия Туллий.

В его густом и строгом голосе еще звучали отголоски приказов, которые он отдавал войску в прежние годы.

– Да, господин. Меня зовут Марк Туллий, я старший сын Марка Туллия Цицерона, – ответил я, пытаясь быть как можно любезнее.

Эргастер посмотрел на меня, будто собирался вынести свой приговор:

– Скажи мне, молодой Туллий, ты настоящий римлянин? Истинный римлянин из Рима?

– Кому быть римлянином, если не мне? Правда, мой отец приехал из Арпи [27] , но я родился в Субуре, а всем известно, что наш район – самый древний в Риме.

Мой ответ покорил его: как только старик услышал название моего района, он разволновался и его одолела печаль.

– Субура! – Настороженный центурион превратился в простого старика, скучающего по родине. – А скажи мне, юный Туллий, что нового в древнем Риме?

– Рим уже не тот, каким был раньше, – ответил я не столько из убеждения, сколько из желания его утешить. Эргастер удивил меня своим философским умозаключением:

– Рим никогда не был таким, как раньше.

И чтобы выместить свое раздражение, старик ударил раба по спине палкой.