Шрифт:
Я даже испугался — чего это они все? И даже догадался, что это я крикнул к чему-то.
— Ну, что ты орешь? — раздался откуда-то прямо с неба усталый голос.
Тут в органе памяти кольнуло, что вообще-то я в магазине. Удивительно, но дорога как-то сама вела меня в пункт продажи питания. Я изначально знал, как птица маршрут в Африку, что стеклянная дверь звала на работу продавцов и подсобных рабочих, что посреди огромного пустого зала магазинный котенок гоняет пустой спичечный коробок, согбенные пенсионерки крестятся на колбасные ценники… Стеклянная дверь слабо скрипнула мне: «Ну, что ты орешь?» Я пожал плечами и вошел.
Отстояв несколько робких очередей, разменяв стотысячную бумажку с профилем обызвествленного оберега, я купил молока, яиц, хлеба, жвачки и встал в серьезный плотоядный хвост за мясом.
Здесь в углу, страстно зажатые желанием, тесно стояли в антитезу широте магазина люди у хромированного прилавка. В очереди были и полные сил особи, способные убить на охоте зверя с себя величиной, были и немощные, ослабленные годами, но, как и в юности, алчущие укрепить себя убитыми организмами.
Время от времени откуда-то из священных недр выходил аппетитный мужик в окровавленном фартуке и расшлепывал по подносу куски неестественной плоти коровы с прямыми углами. Очередь волновалась, тыкала пальцами и оживленно, как на рабском рынке, требовала у продавца:
— Покажите этот. Покажите тот.
Продавец хозяйскими пальцами ловко крутил кусками — вот край, а какая грудинка!
— Возьмите, женщина. Во какая бульонка. А мякоть чудная. Ну и что, что жирный? На котлеты пойдет. А вот голяшка на холодец. Да вы, мужщина, век выбирать будете. Я сам себе такую грудинку беру на жаркое.
— Нет, мне вон тот кусочек, во-он второй с краю. На второе годится?
— На второе годится, и на третье, и на четвертое.
— А вон… Нет. Одни кости.
— Да что вы! Зато какой жилистый. Вы не смотрите, что в нем мало мяса. Зато силы — ого-го. И дом сторожить может, и тяжесть какую поднести.
— А тот вон маленький кусочек покажите. Он как?
— Ой, берите. Покладистый, обходительный, образованный. Поэзию знает. Марциала шпарит наизусть и даже Аристофана — обхохочетесь.
— Да ну, я вообще-то хотела на гороховый суп…
В перерывах между представлениями покупатели развлекались разговорами, попихиваниями и угадайкой.
— А вы за кем?
— А я за вами.
— Нет. За мной женщина в красном платке.
— Да она уже совсем отошла [17] .
Тут в магазине появилось говно. Это был такой невысокий улыбчивый рабочий паренек с огромными ушами, патлатый и в круглых очках. Сразу было понятно, что это добрая открытая душа с автозавода, поклонник «Торпедо», картинга и И.А.Лихачева (1896–1956). Только одет он был как-то странно и это насторожило в целом симпатизирующий ему, особенно если выпимши, народ. Торс (если можно так выразиться в данном случае) паренька со всеми остеологическими подробностями обтягивала экспрессионистская эластичная половина конькобежного комбинезона, ниже почему то шли (именно как-то сами собой шли) штаны необыкновенной ширины и вместимости с карманами, на одном из которых было вышито корявыми буквами «This pocket is full of good», а на другом — «This pocket is full of evil» и довершали все (точнее донижали) грохочущие «qaira» деревянные кломпе образца 1793 года.
17
Клавдия Петровна в четырнадцатый раз за день пришла в магазин. Встала в очередь. Кто-то отошел, кто-то не отошел. «Вы за кем?» — спросила Клавдия Петровна высокую горбатую фигуру впереди. «За тобой!» — обернулась фигура. Это была Смерть (страшное прим.).
Тут как раз мясник вынес нарубленной плоти. Очередь, раздираемая интересом к явлению извне и к явлению изнутри, разволновалась пуще прежнего и паренек, счастливо улыбаясь, натянув для лучшей обтекаемости еще и капюшон, где на лобной части вдруг обнаружился люминесцентный «Моген Довид», втек в самый эпицентр и высоким скандальным голосом завопил:
— А мне вот этот а взвесьте пожалста, нет не этот, а этот и тот еще, отвали, старая, нет другой, отвали, екэлэмэнэ, я смену отпахал, сам дурак, я по лямиту, мне поябать!
— Да ты откельва взялся-то, чудо очкастое, тебя тута отродясь не стояло.
— Стояло меня! Я вон за женщиной занимал с утра. Женщина, скажите, вы все равно не берете.
— Как не беру?!
— Да ты, чучело, вали давай, — напряглась в борцовой стойке старуха в бахромчатом платке, — иж, х-х-хандон, прости Господи, натянул на себя…
— Да я простой рабочий парень, на ЗИЛе работаю. А натянул для обтекаемости. А сама вон в бахроме вся, хиппи поганое, с анаши, вон заторчала, не соображаешь ничего. Только и знаешь, небось, как на пляже с буддистами трахаться. От вас, блин, вся гадость…
— Что-о?
— Весь социализм на гашиш пустили, блин. Мы во Вьетнаме за вас кровь…
— Как ты смеешь, поганец? — попер скрипящей кожаной грудью на живое говно полудед чекистской выправки в андроповских очках. — Ты, сопляк, что врешь? С какого такого ЗИЛа ты взялся?
— А ты кожей-то своей не скрипи, — не сдавался еврейский конькобежец, — хулиган дорожный, рокер проклятый! Только и знаешь, что на мотоциклах по ночам без глушителя гонять. Сколько детей, гад, передавил? Мало? Еще и мяса захотел, убийца?!..