Я не был уверен, что они позволят мне посмотреть документы. Я тогда еще даже не успел перешагнуть порог совершеннолетия. Девятнадцать лет, худой как жердь. Волосы зачесаны назад, лучший костюм – поверьте, слово «лучший» здесь ничего не значит. Но, как оказалось, прочитать эти материалы может каждый. Как сказала дама за стойкой регистрации, это общедоступные архивы. Как вам такое, а? История моего зачатия открыта для свободного ознакомления. Я, узнав об этом, почувствовал себя немножко Иисусом.

Я снял номер в мотеле рядом со зданием суда и провел два дня, читая все подряд. А закончив, увидел ее в совершенно новом свете. Мою маму. Она не была какой-то безвольной игрушкой, которой все пользовались и над которой все издевались. Она была невероятно крута. Помню, как читал и перечитывал некоторые отрывки из стенограммы. Она выдала все как есть. Как я уже сказал, та детская площадка в конце концов вышла ей боком. И, конечно, судья устроил из этого факта настоящее шоу. Разглагольствовал о детях на качелях, об их матерях, сидевших на скамеечках и видевших все своими глазами. Постоянно называл их невинными. Спросил ее, что бы случилось, если бы что-то пошло не так. Твердил о кровавом месиве, о том, как нехорошо, что люди видят такое во вторник в четыре часа дня. В конце, вынося приговор, спросил, не хочет ли она что-нибудь сказать, и она ответила, что, конечно, ей есть что сказать.

Стенограммы – они хороши до определенного момента. В них все правильно написано, напечатаны они красиво и аккуратно, но не передают всех эмоций. Понимаете? Я перечитывал эти слова, снова и снова, бесконечно представлял, как мама стоит там, в суде, и ее голос звучит ровно или, может быть, чуть-чуть срывается. В зале тишина, репортеры ловят каждое ее слово. Июньский день, в зале почти душно. Я представлял, как она рассказывает судье, почему сделала то, что сделала, как Роберт сначала был внимательным и заботливым – покупал ей цветы, шоколад, придерживал для нее дверь и все такое прочее. Черт возьми, да он даже встретился за послеобеденным чаем с ее матерью, чем заслужил ее одобрение. Возможно, для судьи этого было мало, но для нее это значило очень много. До Роберта мама ни с кем не была, и вот ее первый раз стал, вероятно, последним – если только подобных ему нет в региональном исправительном учреждении Читтенден (а они там, несомненно, есть).

Она сказала, что ей жаль, если она испортила кому-то день, когда выстрелила Роберту в голову, но о самом поступке она не сожалеет. Сказала, что застрелила бы его снова, если бы пришлось. Сказала, что, возможно, он был у нее первым, но она у него, скорее всего, не первая. Сказала, что оказала услугу обществу. И если другие, подобные Роберту, призадумаются, прежде чем последовать его примеру, ей будет достаточно.

Я часто задавался вопросом, а понял ли Роберт. В самый последний момент, перед тем как она нажала на спусковой крючок. Повернулся ли он к ней. Или был совершенно беспечен и думал о том, что съесть на обед или стоит ли посмотреть новый фильм «Планета обезьян», или, может, кого бы еще ему изнасиловать.

Наверное, когда все случилось, его правый глаз совершил отчаянный прыжок в безопасность – через тротуар.

В четверг утром я проснулся от жужжания. Жужжал мой мобильный телефон на прикроватной тумбочке. Я потянулся за ним, что-то случайно задел и сбросил. Попытался рассмотреть экран, но перед глазами все расплывалось.

– Алло?

Тишина. Затем:

– Мистер Ливайн, я вас разбудила? – голос женский.

– Нет. – Я перевернулся на спину.

В комнате было холодно. Пахло потом и бурбоном. Я откашлялся, сбросил одеяло и попытался не обращать внимания на выступившие на лбу капельки. Уж не заболел ли я? И который час?

– Мистер Ливайн, меня зовут Дебра Мэнсфилд. Я детектив патрульной службы из Омахи. Мне нужно с вами встретиться. Когда вам было бы удобно?

Тон профессиональный.

– Что?

– Уверяю вас, беспокоиться не о чем. Сейчас неподходящее время?

– Для встречи?

– Я хотела бы получить возможность представиться должным образом.

– Не знаю, что вам нужно, но мне это не интересно.

– Может, я могла бы подвезти вас на работу? Мы могли бы обсудить мое предложение по дороге?

– Послушайте…

– Я уже здесь, рядом.

– Подождите. Который час?

– Восемь сорок пять.

– Черт, – сказал я и повесил трубку.

Быстренько собрался. Девять минут, включая душ; новый личный рекорд.

Вышел. Ясное солнечное утро. От снега слепило глаза. Она припарковалась на другой стороне улицы. Рядом с помятым фонарным столбом, позади пикапа-развалюхи, который, вероятно, с ним и поцеловался.

Черный седан.

Глянцево-черная краска и тонированные стекла. Я попытался представить себе детектива Дебру Мэнсфилд из Омахи. Этого только не хватало!

Я уже подошел к своей «Импале», когда услышал за спиной мягкий щелчок двери дорогого автомобиля. Обернувшись, я увидел, как из седана выходит женщина в костюме с уже готовой улыбкой, как будто улыбаться она начала заранее.

Невысокая, широкоплечая, с маленьким, круглым, как у поросенка, лицом в обрамлении вьющихся черных волос. На вздернутом носике огромные солнцезащитные очки.