Однако не только этот эпизод смущал Джека по пути в нижний город. Паша несколько раз долго говорил по-турецки. А сейчас Даппа бросал на Джека такие особенные взгляды, какими, бывало, награждали его люди вроде Элизы или сэра Уинстона Черчилля. Как правило, они не сулили ничего доброго.

— Ладно, — сказал наконец Джек. — Выкладывай.

Даппа пожал плечами.

— По большей части паша обсуждал со своими советниками вопросы практические: не «делать ли», а «как делать».

— Приятно слышать. А теперь объясни, почему ты нехорошо на меня косишься.

— Когда ты помянул окаянного герцога, паша сразу понял, о ком речь, и мимоходом заметил, что этот самый герцог с недавних пор одолевает его просьбами узнать о местонахождении некоего Али Зайбака — беглого англичанина.

— Имечко не английское.

— Это иносказательная отсылка к персонажу «Тысячи и одной ночи», прославленному каирскому вору. Снова и снова стража пыталась его схватить, а он всякий раз ускользал, точно капелька ртути, когда хочешь прижать её пальцем. «Зайбак» по-арабски «ртуть», вот вора и прозвали Али Зайбак.

— Занятная сказочка. Однако от Каира до Англии далеко.

— Сейчас ты прикидываешься дурачком, Джек, что в некоторых юридических системах равносильно письменному признанию.

Даппа поднял глаза к стене, где корчился на крюке человек.

— Может быть, насчёт Джека ты и прав, но я искренне ничего не понимаю, — сказал Мойше.

— В Париже о Джеке шла слава, — вставил Вреж Исфахнян. — Некий герцог невзлюбил его с тех пор, как Джек испортил праздник, удавил одного из гостей, отрубил руку герцогскому сыну и устроил цирк перед Королём-Солнце.

— Может быть, этот герцог узнал о Джековых несчастьях на море и стал наводить справки, — предположил Даппа.

— Что ж, я как бывший янычар, оправляющийся после тяжёлой головной травмы, слыхом про такое не слыхивал, — сказал Джек, — однако если это поможет делу, пустите слух, что местонахождение Али Зайбака удастся выяснить — если только герцог д'Аркашон согласится участвовать в нашем плане.

После того, как кардинал Ришелье распознал, а Людовик XIII вознаградил дарования мсье Антуана Россиньоля, тот выстроил себе небольшой дворец. Позже он пригласил самого Ленотра разбить вокруг сад. Поместье находилось в Жювизи, под Парижем, где король тогда держал двор.

Когда сын Людовика XIII перевёл двор в Версаль, сын Антуана Россиньоля, унаследовавший его дворец, познания в криптоанализе и должность, внезапно угодил в самую глушь. Переместился не он, а центр власти; Жювизи стал чем-то вроде отдаленной заставы. Другой продал бы дворец за бесценок и выстроил новый поближе к Версалю. Однако Бонавантюр Россиньоль не тронулся с места. Ему не надо было постоянно торчать при дворе. Удалённость и связанные с нею тишина и покой только способствовали работе. Король, очевидно, одобрил решение младшего Россиньоля и время от времени навещал его в Жювизи. Крохотный уединённый дворец, окружённый парком и высокой стеной, казался Элизе идеальным маленьким королевством тайн, в котором Бон-Бон — король, а она сама — королева или по крайней мере фаворитка.

Парк был совсем в ином стиле, чем Ленотр выбрал для Версаля, гораздо миниатюрней, с меньшим количеством статуй. Однако, как и королевские сады, он великолепно смотрелся из верхних окон дворца, откуда и глядела сейчас Элиза. Спальня Бон-Бона располагалась на последнем этаже в центре здания, так что, когда Элиза вылезла из постели, сделала три шага по холодному полу и посмотрела через окно вниз, ей предстала дорожка, образующая ось парка. Разумеется, листва давно завяла и почернела, но завитки партеров по-прежнему манили взгляд. Во всяком случае, Элизе было на что смотреть, отвечая на вопрос Бон-Бона.

По сути, он хотел знать, как она здесь очутилась. Почему-то вопрос слегка её раздосадовал.

Элиза приехала вчера вечером, грязная и вымотанная, с единственной мыслью — уложить Жан-Жака, потом рухнуть самой и проспать несколько десятилетий. Вместо этого она полночи предавалась страсти с Бон-Боном и, тем не менее, чувствовала себя гораздо более отдохнувшей, чем, если бы проспала всё это время мёртвым сном. А может, то, что она до вчерашнего вечера считала усталостью, было чем-то совсем другим.

Ему достало учтивости не спрашивать, что происходит. Он благородно и даже с юмором воспринял появление Элизы и её домочадцев у своих ворот. Это пришлось ей по душе, как и то, что произошло позже. Однако теперь, когда солнце встало, а любовный голод был утолён, наступило время тягостных объяснений. Некоторые части мозга предстояло разбудить, а Элизе это не улыбалось. Она смотрела на мёртвый парк, скользя взглядом по извивам партеров, и старалась побороть раздражение.

— В письме вы упомянули, что собираетесь посетить Лион, — напомнил Россиньоль. — Это было шесть недель назад.