Доля двигалась уверенно, по сторонам больше не пялилась, а я включил бдительность и крутил головой в поисках дополнительных признаков наружки, вспоминая попутно инструкции по организации слежки и ускользнувшие из памяти образы родного города.

Вот тут, справа в переулке, была районная налоговая инспекция, где на рубеже развала Союза мне предложили стать её главой. Я в ужасе отказался, и, как оказалось, правильно сделал. Денег заработать там было невозможно, а вот присесть лет на пяток, оказавшись между враждующими мафиями, - элементарно.

Остановился, покрутил головой, прогоняя навязчивые воспоминания. Стараясь не светиться, провёл ревизию обстановки. Топтун, ведущий мою “матрешку”, почти не шифровался, буквально “повиснув на спине” девушки и чуть ли не заглядывая ей в глаза на поворотах. Он неестественно суетился, дергался, как эпилептик, и то ли принципиально не страховался, то ли просто не был обучен. Лишь невнимательность и неискушенность Доли ещё как-то сохраняли его инкогнито. Она смотрела в основном прямо, изредка косила глаза на витрины, но не вертелась и не сбавляла шаг, поэтому мы достаточно бодро перемещались в сторону центра, оставив слева бывший кинотеатр Дзержинского и помещение конторы, торговавшей когда-то компьютерами. Помню, как в 1988 году я покупал там первые корейские ЭВМ, главным достоинством которых были инсталлированные тетрис, минёр и пасьянс.

Я попытался угадать дальнейший маршрут “матрешки”. Если топаем в центр, логично было бы до набережной повернуть налево к церкви. Там неподалеку стояла бывшая типография, приватизацией которой я когда-то занимался. В её подвалах, помнится, хранились великолепные образчики старой советской и дореволюционной продукции, и шикарные в своей архаичности немецкие довоенные станки, а на второй этаж вела изысканно-аристократичная, чугунная, художественного литья лестница.

Доля не оправдала моих надежд и пошла через мост, направляясь к Українськой інженерно-педагогічной академіі, где когда-то стоял старый, времен 1-й мировой войны танк “Марк”. Немцы, наступая по Свердлова сверху тем же маршрутом, после взятия Харькова приняли этот многострадальный танк за какое-то броненосное чудище Красной Армии и расстреляли беззащитного бедолагу.

“Матрешка” поднялась по ступенькам наверх к академии, которая во времена СССР называлась УЗПИ, и вышла к несчастному памятнику под названием «Четверо несут холодильник». Она прошла мимо, повернула направо, поднимаясь к площади Дзержинского. Мне хотелось верить, что шла она именно туда. В конце концов, я был совсем не прочь посмотреть на здание Госпрома – первую советскую высотку в стиле кубизма, изуродованную возведенным там впоследствии памятником Ленину, который перекрыл самую большую площадь Европы, или, по крайней мере, самую большую площадь Союза, разделив её пополам. Памятник этот лично меня всю жизнь раздражал. Единственное, что утешало, так это старый анекдот, который о нем ходил. Ленина поставили спиной к зданию Госпрома. Потому как Харьков был столицей Украинской ССР, там находилось правительство, и на вопрос туриста, а почему же он стоит спиной к Госпрому, протягивая руку как раз туда, где тогда располагался райком партии, Владимир Ильич отвечал: «Дело в том что за них (имея в виду Госпром) я спокоен, а вот за этих (показывая на здание компартии) - …» (дальше нецензурно).

У Доли таких воспоминаний быть не могло. Дитя ХХI столетия уверенно шагало по Сумской, поднимаясь наверх, а я, прилично измученный стрессом, неизвестностью и внеплановым променадом, старался не потерять из виду объект наблюдения и бубнил четверостишие Маяковского, который в своё время очень неплохо покуролесил в Харькове:

Один станок – это просто станок,

Много станков – мастерская,

Одна б**дь – это просто б**дь,

Много б**дей – Сумская…

И всё-таки я их потерял. Сразу обоих - и Долю, и незадачливого филёра. Они успели проскочить через Сумскую, а я упёрся в следовавшую по улице шумную многолюдную процессию.

Здесь, у памятника Шевченко, в начале 2014-го традиционно кучковались несколько городских сумасшедших с жовто-блакытными тряпками. До вооруженного переворота в Киеве харьковчане их брезгливо терпели. Но после 23 февраля, когда к безобидным психам присоединились до сотни понаехавших в город бандеровцев, кастрюлеголовых начали бить.

Вот и сегодня, словно многорукий многоголовый дракон, охотящийся на волчью стаю, толпа активистов антимайдана поглотила кучку правосеков, приехавших разбираться с “руснёй”, засосала их в своё чрево и безжалостно переваривала, выделяя порции ярости и желчи. Изрядно помятые нацисты, поставленные на карачки, гонимые пинками и затрещинами в сторону автозаков, всем своим видом демонстрировали, что им уже не нравится быть бандеровцами. Только благодаря “Беркуту”, кастрюлеголовые оставались еще сравнительно целыми и дееспособными. Милиция окружила незадачливых “майдаунов”, оттесняя разъяренных харьковчан и не давая свершиться самосуду.

Правосеки выглядели настолько пришибленно, причитали так жалостливо, что из толпы стали раздаваться крики добросердечных дамочек на тему “онижедети”, а на мне тяжким крестом лежал груз послезнания: пройдет меньше недели, и эти испуганные “мальчики”, получив государственную поддержку киевской хунты, выйдут всей стаей на охоту - избивать, пытать, убивать. Они будут авангардом нацистского террора, ломая через колено русский город Харьков, превращая его в бандеровский форпост на границе с Россией. И начнут эти “онижедети” как раз с той самой милиции, которая 6 апреля 2014 спасала их если не от смерти, то от тяжелых увечий.