Хм, вот так Марефа! Ой, да язычок у нее!

Женщина еще много молола языком, но уже практически впустую. Видимо, ее действительно испугала угроза следователя (только какая?) и она старалась, как могла, зарабатывала прощение у государства.

Старайся, я не против. Может и сможешь. Первый шаг уже есть и очень даже хороший, — подумал Константин Николаевич, — а наказание тебе точно скостят.

Теперь можно было пригласить Стюарта. Под вооруженным конвоем, конечно. И, пожалуй, в больших и весьма прочных кандалах. Пусть джентльмен потренируется. Чего-то ему, следователю, кажется, что каторжанином ему быть скоро и надолго, даже статус дипломата не поможет.

Англичанин пришел недовольный. Еше бы, не привык к тяжелым и неудобным кандалам. Начал (по-английски) угрожать дипломатическим скандалом, предупреждал крахом карьеры. Может даже опасности жизни.

На все это Константин Николаевич откровенно и сладко зевнул. Зятю императора и отцу пусть пока еще будущего преемника цесаревича боятся за какого-то чужого дипломата, даже не полномочного министра (в последующем это посол), было откровенно смешно. А уж жизни, ха-ха. Разумеется, сто процентов гарантии жизни никто не даст. Но гибель от рук англичан в центре Санкт-Петербурга это также мифологично, как инаводнение. Раз в сто лет, и то если не повезет, и он не поедет в другой город.

Полный дурак, что ли, так наивно лгать? Пусть уж лучше серые волки задерут, в XIX веке они есть почти в каждом отечественном провинциальном городке. Сожрут по пути в городскую мусорную свалку.

Стюарт, хоть и не был российским поданным, все же уловил нюанс ситуации. Он осекся и наморщил лоб, выискивая более убедительные доводы.

Великий князь, пользуясь этим, спросил:

— А скажите-ка, любезный, ваш «Генрих» по какому делу идет: по платиновому или по императорским регалиям?

Стюарт явно сначала даже не понял. Потом, постепенно, на его лице вырисовался ужас. Такой мощный, что дипломат даже перестал контролировать свое лицо.

«Генрих», к сожалению для английского графа, знал очень много. Настолько много, что ему самому в России в дальнейшем будет лучше не показываться вообще. Ведь если его тоже арестуют, то он, спасая себя, может так наоткровенничаться про спутника, его здесь просто загниют. Жандармы ведь такие лихие ребята, он даже не узнает, в чем ему надо отпираться, а в чем лучше откровенничать.

И англичанин не нашел ничего лучшего, чем элементарно отпираться от маловедомого пока для следствия «Генриха», как от совсем чужого человека. Как провинившийся младенец будет отбрыкиваться от всего существенного, думая, что этим он себя спасет.

В ответ великий князь швырнул к нему отдельные листы допросов Марефы и ее дочери.

— У меня еще свидетели найдутся, — предупредил он, — и имейте в виду. Если вас будут пытаться активизировать физическими пытками, то, вне зависимости от ваших слов, вас придется навсегда оставить в отдаленной камере Петропавловской крепости. Вас уже как бы не будет. Дешевле обойдется.

И имейте в виду, «Генрих» этот полез в секретный архив самого его императорского величества. В личные документы! Так в душу монарху не плевал еще никто и теперь вашего содельника в России не спасет уже ни кто.

Стюарт был уже в годах, сухарь прожженный, все видящий. Но холодно-равнодушный тон следователя, который, видимо, в силу своего высокого положения в императорском дворце, много чего знал от будущего, заставил его вздрогнуть и заговорить. Путано и многословно.

Ведь он знал, что не надо хитрить и пытаться обмануть следователя. Тому только это и дай. Дальше он заставит говорить или даже обхитрит. И все, сам не поймешь, где сдашь свою позицию.

И все-таки он стал рассказывать. Для начала откровенно врать, почти не пытаясь хотя бы чуть-чуть сливать на этих чертовых баб.

Конечно, он срезался. Следователь не зря имел авторитет лучшего следопыта этой страны. При чем, судя по легкости, с которой он отделял правду от лжи, он уже много знал. Очень много.

А ему-то раньше казалось, что он легко переиграет русскую жандармерию. Как же, обманул! Радуется теперь в этой псевдотюрьме.

Меж тем Константин Николаевич на этом этапе всего лишь хотел знать, насколько Стюарт предан своему подельнику и до какого уровня сможет его предать. И потом можно и давить его.

Как оказалось, «предан» он был достаточно прочно и довольно глубоко. Так сказать до гробовой доски. Чьей, правда, не понятно, но кого-то потом точно убьют, а потом исподтишка зароют.

Эти англичане такчасто все рассказывали об ужасах русской жандармерии, что, в конце концов, сами прочно в это поверили. И стоило только на практике показать, что да, данный кошмар имеет место быть, как Стюарт стал охотно разговаривать. Не все правдиво и не так, как надо, но потихоньку сдавать сообщников.