Поднапряг еще бедную память, поискав знаменитые и не очень уголовные дела. Нет, фамилии вылазят, но какие-то совершенно другие.

Подумал, что в какой-то раз попытается вспомнить. И быстро сдался, поняв, что больше новой информации он не вычленит. В конце концов, это ведь был обычный учебник и «Платиновому делу» в нем выделено всего лишь три абзаца, не самых, кстати, больших. А «Дело по краже имперских реликвий» в эпоху Николая I только упоминается без подробностей.

Генрих вообще-то имя звонкое. То есть, если бы он там встретился, всяко бы вспомнил. Скорее всего, как обычно в учебнике, Стюарт, как главный персонаж, там выделен. А остальные просто отмечены одним словом — другие. Пока хватит. Но этих троих «героев», в том числе и Алертона, надо помнить!

И второстепенные лица, куда же без них:

— Вставим сюда вора Мишку. Он и раньше не очень-то вписывался в первые лица, а теперь совсем утух. Но под суд он все равно пойдет. Пять лет каторжных работ судьи всяко ему найдут. Ибо рецидивист! И не фиг протягивать грязные руки к императорским регалиям!

— а вот прочие, типа Марефы и ее дочери Елены пойдут уже практически свидетелями. Хватит с них. Розгами баб и так отлупцуют в административном порядке, чтобы знали, с кем водится и для кого можно и не можно выпускать свою женскую натуру. И, пожалуй, хватит с них, убогих!

Главный здесь на сегодняшний день, понятно, Стюарт. Хотя и его подельник «Генрих» сволочь прелюбопытная. И пока малоизученная. С него, пожалуй, и начнем. И говорить мне будет Марефа! Что же это она про него совсем промолчала? По глупости? Или, по бабской хитрости? Деньгами прошуршали? Или, опять же, уже свою грудь ему позволила потрогать и понравилось?

Позвонил в колокольчик, поговорил с секретарем Алексеем. И вскоре в кабинет вошел писарь Алексей и была введена под конвоем Марефа.

Для начала Константин Николаевич провел педагогический ритуал, отругал ее и, на всякий случай, предупредил ужесточением наказания, как для самой Марефы, так и для ее Мишки.

Марефа попыталась волчком уйти от нового дела, отговорившись, как всегда, что я, мол, баба глупая, что-то не помню, что-то не знаю.

Но попаданец еще по прошлой жизни понимал, что женщине в этом случае нельзя верить никак. И для лечения прописал ей пять шпицрутен, строго предупредив, что три сотни шпицрутен ей, пожалуй, уже достаточно для божьего суда на том свете. И что такими темпами ее долго не хватит.

Писарь дал ей положенную порцию, аж свист стоял в воздухе, да Марефа горестно стонала. А потом он показал ей то место протокола допроса Елены, где та рассказывала о «Генрихе». Мол, какого… страдаем, если первые слова уже говорены?

Конечно, великий князь немного рисковал. Марефа могла совсем не знать про него. И тогда он бы полетел своей концепцией. Немного, но быстро. Однако оказалось, все тут у него в порядке.

— Вот ведь сука! Бл…!
– всхлипнула расстроено Марефа, — я ее по-родственному жалею, страдаю за нее, а она уже все выболтала!

Оказалось, что мать знала про второго чужеземца даже больше, чем дочь, а не говорила, потому как по-бабьи жалела Елену. Любовник ведь, почти муж, хоть и не венчанный, а все одно любовь-морковь.

За это Константин Николаевич строго по казеному предупредил ее, что за каждое такое несказанное слово она будет еще получать по десять шпицрутенов. А потом еще получит десять лет каторги по совокупности от суда. Ведь государственному лицу в высоком статусе великого князя пытаешься врать! В петлю хочешь, собака противная?

Это ли, или женщина сильно обозлилась на собственную дочь, но распелась она, как курский соловей в саду летом. Писарь Алексей, не успевая за ней писать, не раз требовал, чтобы она помедленнее и четче выговаривала имена. Особливо иностранцев.

Великий князь мог быть вполне доволен. Показания Елены оказались солидно дополнены и подтверждены. И еще как! То, что дочь не хотела говорить подробнее, стеснялась или утаивала, мать говорила прямо и грубо, ничего не пряча, даже наоборот, в пику ей рассказывала все тонкости.

И Константин Николаевич узнал, что любовницей дочь все же была постоянная. И если говорить о трех — четырех, то не встречах, а, как минимум, месяцах. И от законного мужа она ушла и жила открыто с «Генрихом», не стесняясь. Мужа, чтобы он не ругался и не жаловался в другой раз в полицию, а то и в церковь, «Генрих» подпаивал, давая каждую неделю по целковому. А детей Марефе за свой счет приходилось подкармливать и обстирывать. Свои же кровиночки!

— Я, вам даже вот что скажу, ваше императорское высочество, — понизила голос Марефа, как будто кто-то ее здесь мог услышать, — она мне не говорит, но как-то кажется, что дочь моя с этим клятым «Генрихом» даже ходит воровать. А «Генрих» этот не просто грабитель, а что-то поважнее, как у нас, вор в законе.