На аккуратно расстеленную клеенку лег идеально вычищенный револьвер, несколько снаряженных круглых обойм и портупея с кармашками и кобурой. Кроме того, чуть поодаль стала древняя шкатулка темного дерева, с вытертым лаком, заметными царапинами и сложным замком, явно более поздней врезки. Отто фыркнул:

— Ну ясно. Значит, я просто поздно пришел и не застал момент священнодействия. Как человек с больным и ранимым эго, а также вооруженный мерзким характером и до кучи наделенный склонностью к неконтролируемой агрессии и вздорному хамству, промолчу. Раз уж ты берешь с собой это…

Проигнорировав акцент на последнем слове, Клаус ослабил галстук и достал из-под воротника рубахи тонкую, прочную цепочку. Небольшой ключ, висевший на ней, с вкрадчивым щелчком провернулся в замочной скважине. Даже помощник притих, вытянув шею.

— Benedictus Dominus fortis meus qui docet manus meas ad proelium digitos meos ad bellum, — строго, сдержанно, вполголоса произнес инквизитор и, откинув крышку, достал из шкатулки совершенно простецкого вида розарий, тут же намотав его на левое запястье. Отто снова перекрестился.

— Вот ты о субординации мне говоришь, а сам же ее методично нарушаешь, — не удержался он от замечания, а на вопросительный взгляд уточнил: — По-хорошему, такие вещи должны храниться в реликвариуме отделения, причем не нашего, а центрального. Только потому что ты не просто Клаус Бекер, инквизитор первого класса, но еще и фон Рихтгофен из тех самых фон Рихтгофенов, тебе спускают подобные вольности.

Очередное ответное пожатие плечами свело к пустому сотрясанию воздуха всю тираду. Одернув манжеты и еще раз осмотрев револьвер, по стволу которого вилась гравировка из трилистников, оплетавших лаконичное «Ira Dei», Клаус все же заметил:

— Если бы я таскал его на танцульки, пофорсить, значит, перед дамочками — у капитан-епископа, как у гаупт-инквизитора, естественно, возникли бы закономерные вопросы. Но когда мы идем на рейд, в ходе которого ожидается сопротивление со стороны одаренных…

— Ты же в курсе, что ты зануда? — ласково пропел Отто, отворяя стенной сейф и добывая оттуда свой «Томмиваффе». За оружием последовала пара целиком снаряженных дисковых магазинов и бронежилет. — Да и, честно говоря, уж прости меня за ересь, но в повседневной работе я больше доверяю замечательным изобретениям человеческого гения, чем напыщенным словам и древним реликвиям. Пускай и обращенным к Нему.

— В твоих словах нет ереси, — кивнул Клаус, проигнорировав «зануду». — Известно же: слово, подкрепленное силой, вразумляет заблудшие души эффективнее, чем само по себе. Некоторые, значит, особо упорствующие в глупости черепа оно может без физического подкрепления и не пробить. Но сама сила, отделенная от слова, от идеи, бесплодна. Даже, скорее, разрушительна.

— Ты сегодня просто поразительно многословен, — удивился помощник, втискиваясь в пулезащитное снаряжение, которое было ему слегка мало. — Не знал бы тебя, решил бы, что волнуешься.

Инквизитор побарабанил пальцами по столу, потер чисто выбритый подбородок, зачесал пятерней назад темные, густые волнистые волосы. Отто прекратил возиться с броней и приподнял брови. Сказать ничего не успел.

— Зачем ты пошел учиться на помощника? — вопрос был внезапным, как монашка в борделе. Они эту тему никогда не поднимали, и формулировка застала ответчика врасплох. Тот поморгал белесыми ресницами, оперся на стол и как-то беспомощно улыбнулся.

— У меня, если ты плохо помнишь, не было иных вариантов. Куда податься сироте в Ной-Амстердаме? Бродяжить? Не катит. Приют? Благодарю покорно. Программа воспитанников Инквизиции? — Отто зажмурился, как балованный домашний котяра. — О, вот это было гораздо, гораздо вкуснее всего остального. Конечно, за съеденное там спрашивали по всей строгости, но так и кормили же, словно гуся на Рождество. Да и, знаешь, еще до того, как мои предки канули куда-то без вести, я все детство мечтал подержать в руках инквизиторский револьвер. Прямо искушение какое-то было. Наваждение, прости, Господи, — и он перекрестился в третий раз.

— Искушение, говоришь… — взгляд Клауса словно расфокусировался. Он повернул голову к окну, откуда снова донеслось «Давай!», но смотрел явно не во двор, а куда-то в себя, в те глубины, которые поверяются лишь духовнику и исповеднику. — Я с детства не знал выбора. Сначала епархиальное училище Святого Иоанна-Предтечи для мальчиков на Ланге-Инселе. Потом, естественно, Академия — о, эти годы муштры в Академии! Потом служба. Варианты… — он закашлялся и с тоской заглянул в портсигар. — Манфред, младший, братишка — вот он как-то сумел. Послал всех на вивимахер, уплыл в Европу, летает там себе. Говорят, отличный пилот. Иногда я думаю, — голос стал еще тише, чем обычно, хотя инквизитор первого класса и так не был склонен его повышать, — думаю вот, значит, иногда. Варианты… У тебя они хотя бы были, нет, не криви душой, были. Но ты выбрал сам.

Нехарактерный поток откровенности прервал подпрыгнувший и загромыхавший по столу эбонитовый аппарат. Отто рванулся вперед и сцапал трубку:

— Ротберг! — молодецки рявкнул он в чашечку микрофона и тут же вытянулся, машинально пригладив короткие пшеничные кудри. — Да, ваше Превосходительство! Да, готовы, выдвигаемся!

— Бранд? — поинтересовался Клаус. За пару секунд он словно пришел в себя: ни следа не осталось на лице от того выражения, которое сопутствовало речи об искушениях и выборе. Снова поправив манжеты, инквизитор криво, неприятно усмехнулся: — Ну что, Отто, поехали, ущучим еретиков?