У мадемуазель была на этот счёт своя точка зрения. Но она поостереглась её высказать. Она лично полагала, что люди делятся на две категории: вьючные животные, как вот эти девки, словом, обыкновенные твари, — такие должны работать за ту охапку сена, которую им бросают в кормушку, а вторая категория — избранные создания, которым должно всё даваться в жизни, всё решительно. За изысканность их чувств. За утончённость. О, разумеется, в «Ласточках» таких нет. Мадемуазель презрительно фыркнула и погрузилась в свою книжку, произведение исключительно интересное — новинка, взятая в библиотеке, в которую она недавно записалась.

Фредерик был очень приличный молодой человек. Подумайте только: в двадцать шесть лет уже достиг неплохого положения. Его боялись, потому что он, как говорили, был скор на расправу. В прошлом году Фредерик здорово отделал в Тулузе какого-то дурачка, вздумавшего отбить у него одну из его любовниц. Это стало известно в «Ласточках». А посмотрите, как он одет! Тонкое сукно, ботиночки самые что ни есть дорогие, шёлковые рубашки. Сразу видно, что человек умеет устраивать свои дела. А кроме того, Фредерик и с людьми умеет обходиться. Он, например, пригласил супругов Тавернье в ресторан. Конечно, без Люлю, — это не принято. В небольшой ресторанчик, около Центрального рынка, уж там кухня отменная. Если Фредерик в женщинах понимает толк не меньше, чем в гастрономии, то не удивительно, что у него карманы набиты золотом. Он даже сделал Жюлю Тавернье подарок: эмалевый портсигар с головкой хорошенькой курильщицы, пускающей в воздух колечки дыма. В оценке подарка все были единодушны: чудесная вещица! Фредерик привёз её из того города, куда ездят лечиться на воды, — Экс-ле-Бен или что-то в этом роде. Ах, если б в «Ласточках» у всех барышень были такие замечательные дружки!

Госпожа Тавернье всё это изложила господину Пьеру в тот вечер. А как Фредерик расплачивается по счетам! Не придирается и за всё — наличными. Правда, надо сказать, что Люлю зарабатывает прекрасно. Это не очень заметно. Эрмина, несомненно, пользуется большим успехом. Люлю меньше увлекает клиентов, но зато с ней надёжнее. И за неделю она выколачивает почти такую же сумму, как и Эрмина. Удивительно, как это у неё получается!

В тот вечер господином Пьером овладела рассеянность. Явно было, что он слушает и ничего не слышит. Казалось, его интересует только одно: большой витраж, которому заведение и было обязано своим названием, — он украшал собою окно в баре, выходившее на улицу. Уж, кажется, господин Пьер хорошо изучил эти стёкла за многие годы. А всё равно, в тот вечер витраж был необычайно красив. Вероятно, благодаря солнцу, заливавшему его весь день с тех пор, как снесли дом, что стоял напротив заведения.

Большой многоцветный витраж. В светлых тонах. Широкий пейзаж и в углу две человеческие фигуры. Из какой легенды или из какой исторической действительности взяты были два эти персонажа? — вот о чём можно было думать без конца. Молодой рыцарь в диковинных доспехах снял с головы шлем и держит его в руке; прекрасные белокурые волосы, обрамляющие его юное лицо, светятся на солнце; рыцарь беседует со средневековой пастушкой; потупив взор, она стоит, окружённая овечками, растерянно прижимая к груди веретено. Очевидно, встреча неожиданная. Фигуры отнесены в угол и занимают мало места; витраж изображает широкую равнину, на первом её плане тростник, а вдали нивы, деревушка и ветряная мельница. Бегущая оттуда речка, вероятно, протекает совсем близко от зрителей, меж зарослей тростника.

В общем, ничего необыкновенного. Но вот что придавало своеобразие этому витражу: ласточки. Ласточки летели с неба к речке, струившейся в тростниках, ласточки носились над полями, ласточки реяли вокруг рыцаря с пастушкой, — повсюду ласточки, полёт ласточек, целая туча ласточек, тёмно-синих птичек с белой грудкой…

Странный сюжет. Ещё более странным делался он из-за самой техники витражей, из-за этого нелепого свинцового узора, который змеится между цветными стёклами, скрепляя их между собой. Лоэнгрин и Жанна д’Арк, но при чём же тут ласточки?

Жюль вернулся в бар с молодцом довольно вызывающего вида, в серой фетровой шляпе, сбитой на затылок. Они уже изрядно дёрнули в «Бар-и-Тоне», и оба говорили чересчур громко. У субъекта в серой шляпе был горбатый, орлиный нос и чрезмерно ласковые, женственные глаза. «Ну, с таким Лоэнгрином не хотел бы я встретиться в лесу», — подумал господин Пьер.

— Это и есть Фредерик, — шепнула ему Дора Тавернье.

Ах так? Фредерик и Жюль пристроились у стойки. Люлю уже направилась к ним.

— Скажите, пожалуйста, дорогая мадам Тавернье, как по-вашему, не будет ли с моей стороны нескромностью… попросить сегодня Люлю пойти со мной наверх? Разумеется, я не хотел бы рассердить Лоэнгрина, то есть мосье Фредерика, хотел я сказать…

— Рассердить? Его-то? — воскликнула госпожа Тавернье. — Да вы, верно, шутите! Он очень доволен, когда его девчонка работает. Что вы думаете! Люлю, мосье Пьер тебя приглашает!..

Все в баре притихли как будто от удивления. Впрочем, удивляться было нечему, и через секунду никто уже не придавал значения столь естественному инциденту. Но Люлю стояла в нерешительности, бледная как полотно.

— Что ж ты, Люлю! Тебя зовут, — сказал Фредерик, следивший за этой сценой. — За ваше здоровье, мосье! — добавил он, глядя на старого господина в сюртуке, и поднял в его честь стакан, который налила ему Эрмина. Господин Пьер поклонился.

Люлю подошла к нему с профессиональной улыбкой, вновь заигравшей на её губах. У неё были иссиня-чёрные волосы и очень белая кожа, совсем маленькие груди.

— Настоящая ласточка! — галантно сказал господин Пьер.

XIII

Когда госпожа Тавернье появлялась из глубин метро через отделанный изразцами выход со станции Майо, который озаряло электрическое солнце, светившее сквозь гофрированное стекло, — несомненно, только ей газетчики протягивали свои липкие от краски газеты и выкрикивали их названия; только ей разносчики предлагали шнурки для ботинок или заводные игрушки; только её зазывалы приглашали на бега: «Один франк билет в Лоншан!», только для неё облака пыли и удушливый запах бензина были предвестниками прохлады Булонского леса, усеянного жирными, засаленными бумажками.