Моё – Ей
вернуться

Бальмонт Константин Дмитриевич
Шрифт:

Каженник

Я каженник, я лешим обойденный. Лукавый шут с зеленой бородой Обвеял вихрем. Стал мой разум сонный. И сел я над недвижною водой. Идти? Искать? Напрасная забота. Дорога приведет меня кругом Сюда же, где зацветшее болото Где лешачиха бродит с лешаком. Они смеются. В их глазах раскосых Качается лесная темнота. Потупя взор, ищу в вечерних росах: Быть может, там засветится мечта? Кто я? Где я? И сам теперь не знаю. Я позабыл, где мой родимый дом. Гул уханья идет от края к краю. И есть ли край? Бескраен лес кругом. Вдруг захохочет, вдруг заплачет кто-то. Идет мужик с котомкой. Где мужик? Лиса в кусте. От сонного болота Восходит пар. И выпи слышен крик. Мне все лесное знахарство знакомо. Я сам – другой. Я светлый, молодой. Но я не тот, которым был я дома, Я стыну над болотною водой. Здесь воздух лишь бесовским действом тешим. Звук мягких лап, и зверь до зверя шасть: Играет в карты Леший с младшим лешим На зайцев, чтобы гнать их волку в пасть.

Околдованный

1
Огулял меня Леший в лесу, Очертил меня знахарь зеленый. Чуть увижу небес полосу, В оба уха бросает мне звоны. У деревьев закидистый звон, Не похож он на наш колокольный. Кто захвачен, качается он, Над самим над собою не вольный. Я направо качнусь – и стою, Я налево качнусь – и блуждаю. Разрешит ли кто участь мою, Иль прикован к лесному я краю? Я к стволу – и хлестнула сосна, Я к другому – слепит меня ива. И лесная звонит глубина, И травинки звенят торопливо. Я скрепился, иду напролом, Муть с ветвей, из зеленых кропилен. Я очнулся в болоте немом, Только сзади мне ухает филин.
2
День ли? Ночь ли? Что же это? К кочке с кочки шаткий путь. Пламя заревного цвета. Не пожар ли где-нибудь? Нет, мгновения считая, Месяц высчитал свой час. Не луна взошла златая, А огромный красный глаз. Круглый, огненный, кровавый, Перемешан с тусклой мглой. Свет неверный и лукавый Над болотною землей. Все же вижу, точно сонный Из далекого окна, Как дрожит уединенный Слой над жижей зыбуна. Этот слой травы на глыбе, Недоступной для ноги, Точно зверь, что всплыл из зыби, Хочет глянуть, где враги. На спине его шерстистой Проступает седина. Весь он, мшистый и сквозистый, Явно с дьявольского дна. Грязно-серый кустик вьется, Это пьяная трава, Что бесплодницей зовется, А сама всегда жива. Вон звездится звездоплавка, Лихорадочный просол, Вон скрипучка, вон удавка, Вон хомячий усокол. Дымно-чахлый встал ракитник, Змееглаз глядит, шурша, И расцвел белокопытник, Двоелистная душа. Шаткий мир, где все изнанка, Не найдешь нигде лица. Но явилась Болотнянка, Дочь болотного отца. В царстве зыби мудроженка, Змееперевязь на лбу. Подошла, смеется тонко И велит мне жить в гробу. Вся болотная могила Заходила ходуном. Без церковного кадила Венчан я с болотным дном.
3
Я узнал, как дышат корни всех растений, Я узнал, что в топи, на болотном дне, Летопись хранится тысяч лет, ступени Храмов, восходящих к синей вышине. И когда вверху, в цвету, шумят деревья, Я, упавший в глубь глухого зыбуна, Знаю, что мое болотное кочевье Сменится другим, – и песня мне слышна.

Царьки лесные

Царьки лесные, они смешные, они чудные, как угольки, Тут засмеются, там обернутся, и вдруг зажгутся поверх реки. Вернутся в глуши, наденут лики, на каждом важен его убор. Один – как травка, другой – пиявка, тот – птичка славка, тот – мухомор. Тот землемером скользит по листьям, складной аршинчик зеленый он. Листок измерить – большое дело, во всем есть мера, везде закон. А та ведунья, что в далях луга, ширяя, смерит всю ширь лугов, Хоть не супруга, но все, летая, она подруга лесных царьков. А та – из стаи немых пророчиц – вся в сарафане из серебра. Зовут рыбешкой, зовут плотицей, зови царицей, давно пора. И не подумай, что две улитки свои засидки замедлят зря. Слюнявя тропку, они слагают псалмы во славу и в честь Царя, – Того, чьи слуги – царьки лесные, кем жив зеленый испод листа, Кому хваленье, благодаренье, и вознесенье, и высота.

Ощупь

Всеохватная ощупь зеленой листвы, Познающей всю сущность и ветра и света, Сребровлаги Луны, солнцепьяного лета, Бесконечности звезд по морям синевы, – Нет, не слон-исполин, не горячие львы Говорят о великой стезе мирозданья, А былинка одна, зыбь ее расцветанья, И всемирная ощупь растущей листвы.

Ночной путь

Как тень, бродил я по болотам, Как дух, по выгибам речным. Шептали, зыбясь, травы: «Кто там?» Но дальше я скользил, как дым. Я измерял лесные ночи, Где, в сгустках, голубая даль Упала в цвет, чье имя – очи Души, которой мира жаль. Над голубым цветком склоненный, Я долго плакал в тишине, И снова в путь, завороженный, Смотреть, что видит мир во сне. Везде – мои места родные, Овраги, рощи и поля. Качались листья вырезные, Свой пересказ упорный для. Сполна я видел лик растений, Чей знал лишь облик в беге лет. Есть час для беспокойной тени, Когда любой ей внятен бред. Вот аир, с корнем горьким, пряным, Острийный стебель желобчат, Болотным вскормлен он туманом, В нем спит растаявший закат. По смирным водным перекатам, В затонах, где как бархат, ил, Разгульник с корнем волосатым Свой белый войлок распустил. Вон жабник там белошерстистый, Вон ядовитый корень жгун, Дымянка, кончик дымно-мглистый, А венчик розовато-юн. Загадка, цветик сероватый, Шершавый стебель туг и прям, Его посеял бес косматый, Ресницы прилепил к листкам. С лицом щетинистой угрозы, По склону – жесткий кривоцвет. В чуть видных волосках – занозы И распаляющийся бред. Любимец теплых дней в июне, Но любящий расти в тени, На перелеске цвет колдуний, Сорвешь, покой свой прогони. Я вижу, как за соловьями Следит округлый зрак совы, Я наклоняюсь к волчьей яме, И снова жажду синевы. От многоцветных узорочий, От стебля острого, как сталь, Иду к цветку, чье имя – очи, Души, которой мира жаль. Считаю, сколько на погосте Еще крестов, еще могил, И ведаю, что все мы – гости На пиршестве не наших сил.

Хлебный колос

Хлебный колос, молча сжатый, Совершенный знанья знак. В нем громовые раскаты Пали с влагой в тихий мрак. Собеседованье дружных, Шлющих быстрый знак, зарниц. Лепет шелестов жемчужных, Мысль, клонящаяся ниц. Дух, который вечно падок Мчаться молнийным огнем, Чтобы мост округлых радуг Взвить на миг над синим днем. Мысль о жертве неизбежной, Мерный холод лезвия. Стебель стройный и прилежный, Корень с радостью тканья. Мысль, что в звездной многозерни Дышит вечное добро, Как на стали, в лике черни, Торжествует серебро. Жажда здешних малых зерен Пасть в провалы темноты, Чтоб возник, нерукотворен, Колос, нежащий цветы. Чтобы пыльное цветенье, Со звеном слияв звено. Взвило пышный гроздь растенья, Полновесное зерно. Путь великих превращений, Власть умершего зерна Встать в лучах преображений, Быть вершиной после дня. Хлебный колос, молча сжатый, Я завет лелею твой, Что громовые раскаты Встанут жатвой вечевой.