– Сашенька, дорогая, как я рад вас видеть! Совсем меня забыли!

– Ну что вы, Николай Сергеевич, – внутренне содрогаясь, ответила она и вежливо высвободилась из цепкого кольца его тощих жилистых рук. – Я часто вас вспоминаю!

«И это чистая правда», – сказала она себе, проходя вслед за хозяином в глубь квартиры, в комнату, где тот хранил свои сокровища.

…Среди многообразных типов коллекционеров можно выделить две крайности.

Одни, целиком уйдя в создание своего собрания, начинают пренебрегать бытовыми удобствами и качеством жизни. Александре случалось встречать людей, спящих чуть ли не на полу, одетых в лохмотья, с неоплаченными счетами за воду и свет. Художница подозревала, что некоторые из них попросту недоедают, не из-за нехватки средств, а потому что забывают поесть. С внешним миром такие коллекционеры почти не контактируют, разве чтобы сделать очередное приобретение. Их собрания варьируются от убогих до блестящих, они редко прибегают к помощи экспертов, ориентируясь лишь на свое чутье, иногда поразительное. Их можно заметить на помойках, где они перебирают выброшенные вещи. Это настоящие фанатики, рабы и рыцари своей мечты и страсти. Окружающие считают их сумасшедшими. Некоторые из них и впрямь таковы.

Коллекционеры противоположного типа предпочитают окружать себя красивыми вещами и комфортом. Вся мебель в их жилищах, как правило, антикварная, иной раз музейного уровня. Они имеют обширные знакомства и высоких покровителей. Отслеживают вещи на аукционах, как правило, пользуясь услугами посредников, следят за новостями из мирка собирателей старины – кто умер, чье наследство продается. Покупают дешево, чтобы продать дорого, не брезгуют краденым. Коллекция сама по себе их не волнует. Это холодные философы, уяснившие себе, что любая ценность не более чем условность. Страстям в их жизни места нет. Любой человек, вступающий с ними в сделку, останется в убытке почти наверняка.

Николай Сергеевич Кожемякин принадлежал ко второму типу. И сейчас, войдя в большую комнату, обставленную старинной мрачной мебелью из резного грушевого дерева, усевшись на предложенный ей неудобный стул, больше похожий на трон, Александра держалась натянуто. На обильные вопросы о здоровье и настроении художница отвечала так сдержанно, что Николай Сергеевич забеспокоился.

– Сашенька, милая, я ничем вас не обидел? – заворковал он, топчась рядом с ее стулом. – Вы не держите в себе, скажите прямо!

– Ну что вы, что вы, – сказала художница, через силу улыбаясь. В этот миг она заново переживала недавнюю кошмарную историю, когда обнаружилось, что продаваемая по поручению Кожемякина картина – краденая. Дело удалось замять лишь благодаря вмешательству самого коллекционера, который на удивление ловко гасил такие скандалы.

– И хорошо, – мгновенно успокоился Николай Сергеевич. – Чайку, кофейку?

– Спасибо, только что пила, ничего не надо. – Александра оглядела стены, сплошь увешанные картинами, от угла до угла и от пола до потолка.

Плотная развеска была очень похожа на ту, которую можно было наблюдать у Юлии Петровны, с одним существенным отличием – здесь были только ценные полотна. Картины покойного художника Снегирева коллекционера Кожемякина не заинтересовали бы даже в качестве курьеза. При полном отсутствии морали Николай Сергеевич обладал безукоризненным вкусом и дьявольским чутьем.

– Не смотрите, дорогая, ничего нового не увидите. – Покружив вокруг стола, Николай Сергеевич присел на стул рядом с Александрой. – У меня сегодня, собственно, не продажа, а секретный разговорчик.

Внутренне содрогнувшись, художница любезно ответила:

– Слушаю вас очень внимательно!

Кожемякин поерзал на сиденье и устремил в пространство загадочный взгляд маленьких мутных глаз. Могло показаться, что у него катаракта, но Александра знала – коллекционер отлично видит и не пользуется очками.

– Видите ли, Сашенька, – задумчиво проговорил он, обращаясь, впрочем, не к Александре, а к умывающейся девушке на советском полотне тридцатых годов прошлого века. – Дельце особенного свойства.

«Краденка», – решила художница и осталась безмолвна.

– Вот, предлагают кое-что приобрести, и я не прочь, – продолжал Кожемякин. – Но требуется экспертиза. У меня возникли сомнения.

– В подлинности? – рискнула спросить Александра, хотя по опыту знала, что рядом с Николаем Сергеевичем лучше всего молчать и слушать.

– В авторстве, – сообщил тот умывающейся девушке на картине. – Мне кажется, автор не тот. И дело очень-очень деликатное. Такое дело требует тишины, понимаете, дорогая моя?

– Да, вполне, – кивнула художница. – Но хотелось бы ясности.

– Вот и мне тоже хотелось бы, – вздохнул Кожемякин и перевел наконец взгляд мутных глаз на Александру, чем доставил ей мало удовольствия. – Хорошо бы вы за это взялись. Я вам доверяю, а это знаете… Дорогого стоит.

– Так что от меня требуется? – осведомилась Александра, снова припомнив эпизод с краденой картиной и выругавшись про себя. – Установить авторство?

– Совершенно верно, установить авторство, но так… – Николай Сергеевич сделал многозначительную паузу. – Так, чтобы продавец ничего этого не… Чтобы ни мур-мур, понимаете, дорогая?