Александра поняла. Ей часто случалось иметь дело с клиентами, которые не знали, чем именно они обладают. Причем кто-то в разы преувеличивал ценность товара, кто-то преуменьшал. Кожемякин явно взял какой-то след и надеялся крупно нажиться на невежестве продавца, это было ясно.

– Вы знаете мои принципы, – ответила она. – Я всегда действую в интересах заказчика и не болтаю много.

– Поэтому я к вам и обратился, Сашенька! – обрадовался Кожемякин, и его широкая, все еще тяжелая ладонь легла ей на плечо. Александру передернуло. Она улыбнулась. – Картины будут у меня завтра, около полудня. Я настоял, чтобы мне их привезли на дом для подробного ознакомления. Надеюсь, что и вы к тому времени подъедете?

Художница кивнула и встала:

– Я приеду. Сориентируйте, пожалуйста, хоть примерно, что за картины.

– Да ничего особенного, – отмахнулся Николай Сергеевич, также поднимаясь со стула. – Пара этюдов, конца семидесятых, советские. Так владельцу сказали в антикварном магазине, куда он их притащил. Сам владелец понятия не имеет, что продает. Наследничек.

Коллекционер презрительно надул увядшие лиловатые губы.

– Я эти этюды в руках не держал, мне оценщик из магазина прислал фотографии, – продолжал Кожемякин. – У нас с ним уговор, откладывает для меня вкусненькое.

Николай Сергеевич хищно сощурился.

– Так вот, владелец оставил этюды на реализацию, и знакомый мой из магазина считает, что это Майя Копытцева. Подписи там нет, этюды вообще не часто подписывают, вы знаете. Я к Майе хорошо отношусь, но цена этому всему – полтинник штука. Больше не дам, у меня не аукцион. Там и за сто тысяч рублей может уйти. Навяжется какой-нибудь блаженный и купит.

– А вы считаете, что оценщик ошибается? – осведомилась Александра.

– Копытцеву я знаю, – задумчиво произнес коллекционер, обводя взглядом картины на стенах. – Даже лично с нею был знаком, с покойницей. И в мастерской у нее в Ленинграде бывал. Похоже, очень похоже, что это она, матушка, к тому же и плодовита была очень. Но…

Он сделал паузу, уставившись на картину, изображавшую солнечную веранду, окруженную цветущими кустами. Наклонил голову, словно рассматривая полотно впервые.

– Что-то мне говорит – там не Копытцева, – почти шепотом сообщил Кожемякин. – Какая, к черту, Копытцева? Но мне нужно увидеть, понимаете? Понюхать, так сказать. Не Копытцева это. Выколите мне глаза, если я ошибаюсь!

Когда коллекционер превращался в эксперта, Александра забывала об отвращении, которое он ей внушал. Она начинала испытывать уважение к его огромному опыту и невероятному чутью.

– У вас есть версии, кто это может быть? – спросила художница, тоже невольно перейдя на шепот.

–Вам скажу, Сашенька,– после краткой заминки ответил тот.– Вы молчать умеете, редкое качество. По моей версии, это может быть Александр Герасимов. И тогда цена всему этому… На российском внутреннем аукционе эстимейт [3] одного этюда может быть выставлен от полумиллиона рублей до полутора. И он будет превышен.

Ошеломленная Александра молчала, и Кожемякин с торжествующим видом закончил:

– И если я прав, то это никакие не семидесятые годы, а одна тысяча девятьсот четырнадцатый, перед самой Первой мировой. Скорее всего.

Художница пришла в себя.

– Но по каким признакам вы это предполагаете? – осторожно осведомилась она.

– Так, бывал пару раз в Красноярском государственном музее, – загадочно ответил коллекционер. В его мутных глазах горели огоньки, словно кто-то светил через грязные окна фонариком.

– Значит… – начала Александра и осеклась. Их взгляды встретились, и они поняли друг друга без слов.

– А это не мое дело, – спокойно произнес Кожемякин. – Да и не ваше, вы только приглашенный эксперт. Я не буду привлекать вас к перепродаже, с Герасимовым справлюсь сам. Есть у меня любитель. На аукцион этюды все равно не отправишь, сами понимаете. Поэтому завтра мне нужно ваше мнение, и без эмоций, здесь будет третье лицо. Этот самый оценщик из магазина. Пусть он себе думает, что это Майя Копытцева.

И, не сводя с Александры взгляда, коллекционер заключил:

– Честно говоря, этот тип ни уха ни рыла в живописи не понимает. Здесь трудностей не будет. Еще надуется от гордости, что вы его версию подтвердили. Ваш авторитет известен всей Москве. Ну, что скажете?

Александра не торопилась с ответом. Кожемякин истолковал ее молчание по-своему и поторопился добавить:

– Естественно, никаких письменных заключений я не потребую, Сашенька! Никакого урона вашей драгоценной репутации.

– Нет, я… – начала она, но коллекционер перебил:

– Зная ваше мягкое сердце, Сашенька, я предполагаю, что вам сейчас мерещатся несчастные обобранные наследники: голодные детки, заброшенные старички… А также кошечки и собачки, – добавил он, оскаливаясь в улыбке и показывая крепкие желтые зубы. – Ничего этого нет в помине, наследник – здоровый дядя в цвете лет. Ну так что?