— Нехорошо, вы ведете себя. — Тася сказала несмело, почти шепотом, уверенная, что он сгрубит в ответ. Но Елкин засмеялся:

— Глазищи-то какие у ней черные-пречерные. Так и блестят, так и стреляют. Ух!

Спали хозяева дома — старик со старухой. Забылся мертвецким сном на полу на тулупе шофер. Затухла печка. Тася лежала на кровати. Что-то не спалось ей, но она закрывала глаза, показывая, будто засыпает. А Елкин с папиросой в зубах терся возле и, видимо, стараясь казаться умным и вежливым, говорил:

— Что касательно полезности наших мест в отношении здоровья, то глядеть на это следует с положительной стороны. Люди у нас крепкие по здоровью, а особенно по нервности, и в этом сто очков вставят всяким там городским гаврикам и очкарикам. Особенно если на выносливость дело станет.

О, боже, как он надоел ей. Глаза прилипчивые, нос смешной — кривой, толстый, подбородок тяжелый, квадратный, губы оттопыренные.

— Оставьте же вы меня! — чуть не плача проговорила Тася.

Когда он вышел во двор, она вскочила с постели и залезла на печь. Хотела забраться на полати да что-то устрашилась. На печи валялось пар пять валенок и рваная одежонка. Кое-как примостившись и чувствуя странный покой и уют, она задремала.

Временами ей казалось, что кто-то входит в избу, выходит из нее, ругается, гремит опрокинутыми ведрами. И просыпаясь, вглядываясь в немую тьму избы, не могла понять — во сне чудились ей эти звуки или она слышала их наяву. А потом уже было явно нереальное. Будто сидит она в чайной с дружком своим бывшим, который на ее подруге женился. Он любовные слова говорит, прощения просит и вдруг грубо дергает ее за руку «Эй, ты!»

— Эй, ты, соседка, вставай давай! — слышит она голос Елкина.

Елкин стоит возле печи. Он в полушубке, сапогах и шапке. По избе ходит старуха-хозяйка и что-то бормочет себе под нос. Окна закрыты чернотой ночи.

— Сейчас катер пойдет. Почти до места допрет. Одевайсь живо, слышь!

Еле передвигая ноги, на ходу засыпая, бредет она вслед за Елкиным по вязкой грязи, проваливаясь в ямы и канавы. Берег реки обрывист, далеко внизу, как в бездне, светятся огоньки катера, создавая над водой синеватое сияние.

На катере везде наложены ящики, а между ними спят вповалку, храпя, мужчины и женщины — негде ногой ступить.

— Эй, золотце самоварное, — Елкин пнул в спину толстого мужика. — Освободи-ка место для дамочки.

— Ты чё делаешь? — завопил мужик неожиданно визгливым бабьим голосом. — Ты чё пинаешься?

— Освободи, говорю, будь вежлив, а то возьму вот за загривок и в воду.

— Да это что за люди такие? Что за дерьмо такое, господи прости. Эй, кто здесь есть?! Матросы!

— Не троньте его, бога ради, — сказала Тася.

— Ишь разжирел, — сердито ворчал Елкин. — На его бы месте мы вдвоем улеглись.

Они пристроились у борта на ветру. Тася обмотала шею полотенцем, а ноги вместе с ботами укутала халатом и старым платьем. Сжалась. Думала невесело, что плыть придется всю ночь, все утро, почти до обеда. Хоть бы дождя не было.

Катер шел ходко, в свете огней катера грустно поблескивала вода, дегтярная чернота неба, придавившая землю, была матовой. Чуть проглядывались возвышения на берегу, и нельзя было понять, то ли деревья это, то ли дома, то ли холмы.

Тася засыпала сидя. Елкин что-то говорил ей, смеялся, размахивая руками. Вот он грубо хлопнул ее по плечу, толкнул сапогом:

— Интеллигенция.

Тася не хочет улыбаться, а улыбается, лишь бы он оставил ее в покое, дал бы поспать. Так хочется спать. А уж в леспромхозе, там она будет другой.

Ночи не было конца. Тася то и дело просыпалась и, сжимаясь от холода, вновь засыпала. В бок ей упиралось что-то острое, но не было сил встать и устроиться лучше. Елкин спал, запрокинув голову, и было слышно, как с присвистом храпит он.

Лишь на рассвете заснула она беспробудным сном смертельно усталого человека.

…Она не могла потом рассказать подробно, как все это произошло. Все было словно в дурном сне, будто в бреду. Что-то со страшной силой ударило ее в спину, и она куда-то полетела, слыша оглушающий пронзительный скрежет металла и хруст ломаемого дерева. Ледяная вода вмиг поглотила ее. Захлебываясь, Тася взмахнула руками и вынырнула. Река несла ее, ударяя волнами, тесная намокшая одежда и обувь тянули ко дну. Сзади кричали истошно нечеловеческими голосами мужчины и женщины. Тася не умела хорошо плавать и от страха и холода тоже что-то кричала. Было уже немного светло, и накрапывал дождь.

— Таисья! — услышала она надсадный, прерывистый голос Елкина. — Таисья!

Он плыл слева от нее, держа спасательный круг, и как-то странно подгибал шею и дергал головой.

— Н-на! — он бросил круг. Тася ухватилась за него. Повернулась к Елкину, но того не было на воде.

На рассвете, когда все пассажиры крепко спали и клевал носом штурман, катер на повороте реки столкнулся с самоходной баржей, груженной строевым лесом. Удар был страшен: баржей пробило корпус катера, люди, разместившиеся наверху, попадали в воду, и многих ранило.