— Молодец! И это умеешь.

Выпивки становились все более частыми. Сперва Степан пил красное, «за компанию». А потом, к удивлению своему, стал выпивать за раз пол-литра водки. К винцу потянуло. Вечером, уходя домой, думал: «Только опохмелюсь, чтоб голова не шибко болела». Но за одной стопкой опрокидывал другую и вновь напивался. Выходил на работу с похмелья. Был раздражителен, вял. Дела пошли худо. А Кошелев успокаивал:

— План вытянем, не бойся. Можешь на меня надеяться.

И посмеивался. Он вообще был странным человеком. Когда сильно хмелел, приносил из кладовки деревянный метр и, показывая руками расстояние от одного до семидесяти сантиметров, говорил:

— Я тебя, милуха, просветить хочу. Слушай да набирайся разуму. Будем считать, что в эту вот мерку укладываются так называемые нормальные отношения между людьми — хорошая работа, приличное поведение в семье, общественных местах и так далее. Сюда же относится все то, что осуждается обществом, но не является уголовно наказуемым: стремление поменьше поработать и побольше заработать, втереть очки начальству, поблудить втайне от жены и прочее в этом духе. Выше цифры семьдесят идут дела, за которые снимают с работы, привлекают к товарищескому суду, а на отрезке с девяноста до ста сантиметров садят в тюрьму. Так вот, милый Степа, надо свободно разгуливать на всех семидесяти сантиметрах, лишь изредка, когда это выгодно, перешагивать цифру семьдесят и никогда не приближаться к цифре девяносто.

— Что, что? Расскажите-ка снова, — попросил Степан.

Кошелев повторил свои слова.

Степан возмутился:

— Слушайте, что вы говорите?!

— Эх, молодо-зелено! — смеялся Кошелев. — Молодо-зелено. Ничего-то ты не понимаешь, дурашка. Давай-ка лучше спляши.

Кошелев выпивал за вечер до литра водки и уходил в спальню не пошатываясь. Но однажды его развезло. Он сидел, наклонив голову над столом, и, противно выпячивая тонкие губы, выкрикивал заплетающимся языком:

— А знаешь, что без меня ты ничтожество? Нуль без палочки! Завпроизводством. А кто тебя выдвинул? Кто? Я! А почему? Ты знаешь? Потому, что ты безропотен. Да, безропотен. С тобой мне легко.

К несчастью, Степан в тот вечер тоже был изрядно пьян и буйно настроен. Он обругал Кошелева и назвал гадюкой. Тот схватил Степана за грудки и, надо сказать, довольно крепко. Степан отшатнулся, но руки противника держали его. Тогда Степан ударил Кошелева по уху и сбил его с ног.

И все бы обошлось миром, но подскочила со скалкой теща Кошелева. На шум прибежали соседи, они позвали милиционера.

Степан был осужден.

И помнит он хорошо: когда его вывели из суда, бросились в глаза ему вот эти тополя… Ветер понуро раскачивал их листья, они будто сочувствовали Степану.

…Переулок кривой, узкий. Посредине — пыльная ухабистая дорога, по краям дощатый тротуар. В центре переулка высокий глухой забор из досок, из-за которых выпячивается железная крыша с трубой. Забор зеленый, крыша красная. Над трубой железный петух.

У ворот крепкий деревянный настил. Степан вошел в калитку и отпрянул назад. Натягивая ошейник, стараясь дотянуться до человека, глухо гавкала собака.

«Другая, та была поменьше и не такая злая, — подумал Степан. — И веранду какую большую построили, черти».

От забора тянулись удивительно ровненькие грядки, в пышной зелени виднелись крупные спелые помидоры и огурцы. Таким огород выглядел и несколько лет назад. Здесь было все, что растет на огородах, даже цветная капуста, салат и петрушка.

В глубине двора стоял пятистенный дом с резными раскрашенными ставнями. За ним виднелся яблоневый сад. От калитки вела к дому дорога, выложенная битым кирпичом.

Степан заметил на задней изгороди колючую проволоку и подумал: «Как в тюрьме».

На крыльцо вышел пожилой крепкого сложения мужчина в синей рубахе навыпуск. Он был взлохмачен и смотрел угрюмо.

Собака рвалась с цепи.

— Здравствуйте, Лука Елизарович!

Степан улыбался во все лицо. Лука Елизарович помедлил несколько секунд и сказал небрежно:

— Здравствуй!

— Вы не забыли меня?

— Забыть, положим, не забыл. Что скажешь?

— Пришел вот… Давненько не был.

— Давненько! А мы по тебе, откровенно скажу, не шибко соскучились.

Степан перестал улыбаться.

— Я же ведь вежливо…

— Да и я стараюсь вежливенько. Нечего нам с тобой, Поляков, в прятки играть. Ты же ведь не ко мне пришел. Какие-такие у меня и у тебя общие точки соединения? А сестры дома нету. Так что бывай здоров! А то у меня и без тебя дел по горло.

— Где она?

— Уехала. Далеко и надолго. Совсем из города уехала.

Степан подошел вплотную к крыльцу и проговорил тихо и упрямо:

— Мне надо поговорить с Лизой, слышите? Я перед ней ни в чем не виновен.

— Еще бы!.. — протянул Лука Елизарович. — Так бы я и разрешил тебе виноватым перед ней сделаться.

Он стал поправлять половичок, разостланный на крыльце, перекладывать с места на место ведро, коромысло, галоши, показывая этим, что гость его не интересует.

— Я сейчас не пью, — сказал Степан. — И зарабатываю хорошо. Даже в вечернюю школу поступил учиться. Читаю… и все такое.